Мороженое в вафельных стаканчиках

Ботева Мария Алексеевна

Конечно, двигаться было нельзя, но я подумала, что крутить головой я могу. Тем более что пес был еще где-то на первом этаже. Зря, все равно ничего не видно. Шорох загавкал снова. Я решила, что успею посмотреть в другую сторону. Лучше бы я этого не делала, честное слово. В углу что-то светилось. Яростный зеленый свет был направлен явно на меня. Хотелось крикнуть, и пусть Танька делает со мной что угодно: кричит, смеется — лишь бы пришла. Но кричать не получалось. Я как зачарованная молча смотрела прямо в этот зеленый свет. А он дышал и безотрывно следил за мной. Наверное, это гипноз. Несомненно, гипноз. Вдруг над самым ухом я услышала громкий, нет, просто оглушительный лай.

Или это был вой? Я закрыла глаза, но чувствовала: вокруг происходит что-то стремительное. Лаяла собака, со стороны зеленого шипело, потом что-то прилетело или прикатилось мне в ноги, острое и в то же время мягкое. Тут же оно отъехало или убежало куда-то. Пропало. Исчезло. Видимо, на потолок, потому что над своей головой я услышала громкий топот и шипение. По-прежнему лаяла собака над самым ухом. Потом я поняла, что визжу на весь дом. Не раскрывая глаз.

— Тихо все! — гаркнул кто-то во все горло. Не сразу сообразила я, что это Танька, родная наша Танька.

Лай, визг и топот прекратились. Только над головой кто-то все шипел и фыркал. Замолчать-то я замолчала, но вот открыть глаза и посмотреть на мир вокруг не получалось. Что бы увидела я в свете уличного фонаря? Так я сидела и сидела с закрытыми глазами, тянула время.

— Вылазь из своего схрона! — крикнул кто-то голосом Викашары. Почему-то я не верила, что это она. Открыть глаза не было никакой возможности.

— За руки ее тянуть, что ли? — сказал Танькин голос.

И меня начали тянуть за руки. Я не сопротивлялась. Пусть. Я встречу свою судьбу лицом к лицу. Правда, с закрытыми глазами.

— Глаза-то открой, — это был голос Вики.

Я открыла один глаз. Фонарь уныло смотрел с улицы, а шторка трепетала на ветру. Я открыла другой глаз. Вокруг меня стояли статисты. У Танькиной ноги сидел взъерошенный Шорох. На досках, на бывшем потолке, стоял кот. Он шипел, фыркал и сверкал одним глазом. Викашара достала брезентовые перчатки, мешок и подошла к нему. Дальше я не поняла, как это произошло, но кот быстро оказался в мешке. Стремительно.

— Вот так, статист одноглазый, — погладила она его через ткань. Кот только зафырчал.

— Пошли, — сказала Танька.

В темноте и молчании собрали мы свои вещи и пошли. Танька на меня не смотрела. Конечно, обидно: взяла меня статистом, а вся тренировка пошла какому-то коту под хвост. Хотя я, конечно, не виновата, что заброшенный дом оказался не совсем пустой.

— Миньке отнесу, он что-нибудь придумает, — говорила Викашара и гладила мешок. — Вот что значит быть формальным и неформальным лидером в классе. Все сыплется тебе на голову, даже коты.

Это правда: Лешича, сына Зины Ивановны, все слушали, всегда ждали, что он скажет. И он всегда говорил что-то толковое. Мне он помогал разбираться со всякими сложными узлами, Таньке приносил какие-то книжки про собак. Девчонки из одиннадцатого класса завидовали, что он учится у нас, а не у них. Но лучше всего, что он совсем не зазнается. Правильно его называют Минькой — это от слов «редкий минерал».

— А тебе, пожалуй, нужен тренинг, — сказала Вика уже в автобусе. — Да, Тань?

Но Таня по-прежнему не смотрела в мою сторону.

Кутузов

«Ходить по задумчивым улицам окраин, жечь спички, бросать их на землю, думать: „Органика, не страшно. Это не мусор, органика. Спички разложатся“. Смотреть, как они гаснут, как засыпает их снег. Садиться на заснеженные скамейки, голыми руками лепить снежки».

Зачем мне эти спички, эта органика? Бог знает что творилось у меня в голове с самого утра, что в ней вертелось. Явно что-то происходило. А вокруг меня происходил урок русского

языка, Зина Ивановна рассказывала что-то, но у меня загорались и гасли спички, и снег засыпал их. Потом вдруг появились какие-то соболя, бобры. «Соболя и бобры добры, не укусят холодной зимой, — вертелось в голове и как будто даже поддувало. — Время такое, хочется все узнать. Или лучше в неведении умереть? Что тебе соболя, бобры, что ты этим зверям? Обогреют холодной зимой, а ты?» На стихи похоже. Какие еще соболя? Я посмотрела в окно, там шел и шел снег — второй и последний этой осенью. Завтра наступит зима, люди наденут шубы из меха, шапки из меха, у кого-то есть унты — сапоги из меха. Все эти теплые вещи согреют их, а я что, действительно? Не обогрею же. Но подумать не получалось, кто знает, куда бы завели меня мысли, а надо было сидеть на уроке, учиться. О чем там речь? Я прислушалась. Зина Ивановна говорила что-то про типы синонимов. Ну что, мы не знаем про синонимы, что ли? Сто лет назад уже выучили все. В голове бобры перепутались с синонимами, шубами и антонимами. Как же тяжело жить в этом беспорядке, прямо не знаешь, куда деваться! «Зайти в маленький магазин за тонкой книжкой, увидеть, что нет света, а у продавцов нет спичек. Они сидят перед свечкой, не понимают, как быть. „Возьмите, у меня осталась одна, зажгите свою свечу!“ — сказать им радостно. Смотреть на пламя, думать о том, что спичка сгодилась на доброе дело».

— Что ты все пишешь? — спросила Зина Ивановна. — Дай посмотрю. — И она забрала мою тетрадь. Я и не видела, как она подошла. Зато теперь услышала, как Лешич и Танька шепчутся о чем-то, увидела, что Гоша смотрит на меня так, что его глаза, кажется, скоро займут половину лица.

Зина Ивановна молча вернула мне тетрадь. Надо же, я записала там свои стихи про бобров и сама не заметила.

— Как ты себя чувствуешь? — Зина Ивановна положила мне руку на лоб. — Может быть, пойдешь домой?

Я помотала головой. Нет, уходить мне не хотелось. Ночью папу увезли в больницу, и от этого дом был какой-то чужой. Вообще-то папу иногда увозят в больницу. Стоит ему расстроиться на работе, как ночью у него что-то происходит с желудком, и мама вызывает скорую помощь. Завтра он должен вернуться домой, и все снова пойдет как было. А пока я не собиралась возвращаться домой раньше мамы. В классе, правда, тоже оставаться не хотелось. Танька со вчерашнего вечера так и не начала смотреть в мою сторону, только косилась. Сорванная тренировка Шороха давила на меня, а ее взгляд искоса заставлял опускать глаза. А тут еще коту некуда голову приклонить.

— Вы не выгоняйте одноглазого, — я подумала, надо сделать что-то хорошее хоть кому-то, — Лешич говорит, вы не разрешаете.

Минька показал мне кулак. Зря он так, я же не сказала, что кот сидит в шкафу с тряпками и шваброй. Сегодня утром Минерал принес одноглазого кота в школу и сказал, что мама не разрешает ему оставлять его дома.

— Так… — проговорила Зина Ивановна. — Не выгонять?

— Не выгоняйте! Оставьте его! — загомонили со всех сторон.

Зина Ивановна долго молчала, а потом сказала:

— Но я не могу. Я на него чихаю. От него.

Все сразу как-то поникли, а в моей голове приготовились вертеться, загораться и гаснуть спички.

— Но вот что я подумала, — продолжила Зина Ивановна. — Вероника Сергеевна не раз говорила, что в буфет нужна кошка. Мышки, говорит, ходят. Правда, пока директор не разрешает. Сегодня поговорим с ним.

— Ура! — как-то странно пискнула Танька.

— После уроков! — громче сказала Зина Ивановна. И уточнила: — Вы уже все уйдете! Да?

— Уйдем, — подтвердил за всех Минька. — Конечно, уйдем.