Морозные узоры: Стихотворения и письма
Шрифт:
При вспышках вальса и ракет.
Теперь в безделье и печали
Гляжу один с откоса вдаль.
Но вот в мечтах мне зазвучали
Знакомый голос и рояль.
То Ваши песни прилетели,
То голос Ваш – виолончель,
И у меня в душе запели
Слова веселые «Качель».
Я
Что дали мне одну из тем
Для «умирающей» поэмы
От аромата «Хрисантем».
5.IX.MCMVII. 7 ч. вечера. Нижний
Даже находясь в Женеве, Ольга Геннадиевна была первой читательницей многих стихов Садовского – и тех, что войдут вскоре в книгу «Позднее утро», и тех, что в книгу не вошли. А письма – в основном «отчеты» о любовных делах. Например, о том, что сорвалась встреча с «Египтом» из-за его болезни.
Я жаждал пред Мемфисской жрицей,
Как соловей, воспеть красу.
Но в душной клетке пленной птицей
Кому я гимны понесу?
Невольник страсти соловьиной,
Шепчу звезде тоску мою,
И профиль тонкий и змеиный
В мерцанье дальнем узнаю.
5 марта 1907 г. Нижний
В женевской переписке фигурируют два загадочных персонажа, названные «Египет» и «Германия». Кто есть кто, можно установить по письмам матери: «Борис Садовский ужасно ухаживает за Клеопатрой Ивановой» (дочерью генерала М. Иванова)»; вскоре она же сообщает: «Совсем пропадает по Эльзе Шеффель». Им посвящены стихи в разделе «Послания» в книге «Полдень».
Чубарова – Садовскому
11 сентября 1907
Geneve
Очень нехорошо забывать старых знакомых. Я надеялась, что вы будете писать… Или Вы так мечтаете об Египте или какой-нибудь другой сказочной страсти, что совсем забыли нас, простых смертных.
Садовской – Чубаровой
26 сентября 1907 г. Москва
Я очень тоскую по Египту, в первый раз Москва меня не радует так, как бывало раньше за эти последние 3 года. Участь моя подобна, должно быть, участи Наполеона: он был счастлив в Египте и несчастлив в Москве. Я надеюсь, всё же, что Вы в следующем письме сообщите мне что-нибудь о Египте.
Я вышел из «Золотого Руна» [43] . Повесть XVIII в. [44] принята в «Весы» и скоро начнет печататься.
43
В августе 1907 г. прекращается участие «весовцев» в ж. «Золотое руно» из-за конфликта с Рябушинским. См.: ЛH. Т. 85. М: Наука, 1976. С. 341; Андрей Белый. Между двух революций. – М.: Худ. лит., 1990. С. 219-227, 510. Подробнее см.: Лавров А. В. «Золотое Руно» / В кн.: Лавров А. В. Русские символисты: этюды и разыскания. – М., 2007. С. 457-485.
44
Черты из
Здесь чудесная погода – золотистые деревья, бледно-синеватое небо. Но вечерами очень холодно и свежесть загоняет в уютное кафе на Тверском бульваре, где за турецким кофе целый вечер шумит литературная молодежь. Я, впрочем, больше сижу дома и с каждым днем, перелистывая латинских и греческих поэтов, с ужасом убеждаюсь, что одно лишь я твердо знаю, – это то, что я ничего не знаю. Стихи не выходят. Сонливость и апатия одолевают.
Садовской – Чубаровой
1 января 1908 г. Нижний
Вы не знаете, конечно, что я был опасно болен и даже семь; У меня неврастения, признаки которой я подмечал за собой в течение последних двух лет. В октябре в Москве она завладела мной совершенно.
Месяца полтора я чувствовал себя каким-то покойником, которого забыли похоронить, и без отвращения не мог подумать о писании. <…>
Что Вы делаете? Завидую Вам, особенно Вашей поездке на юг. Вспомнились ли Вам тютчевские стихи?
О, этот юг, о, эта Ницца!
Как этот блеск меня тревожит.
Мысль, как подстреленная птица,
Подняться хочет и не может. [45]
…Повесть XVIII века напечатана в № 12 «Весов». Из «Зол. Руна» я вышел. В «Голосе Москвы» имею хороший заработок, рублей до 200 в месяц, так что хотел было отложить на заграничную поездку, но болезнь помешала – и весь запасной капитал я не удержался истратить на Святках.
45
Не совсем точная цитата. У Тютчева: «О, как их блеск меня тревожит!».
Садовской – Чубаровой
31 января 1908 г. Нижний
<…> Скоро неделя, как я не был ни в «Египте», ни в «Германии». Да, я теперь бываю и в «Германии»… и сдается мне, чары Лорелеи, поющей давно и обаятельно, превозмогают (по крайней мере, с ним борются) сухое обаяние «вечно чудной тени» «Египта». Говоря между нами (а ведь мы старые друзья), я давно махнул на себя рукой, Ольга Геннадиевна, и свыкся с мыслью, что нет неожиданности, на которую я не был бы способен. Нет человека, менее размышляющего. Серьезно, я никогда в жизни не размышлял о том, что я делаю и что делается вокруг меня. Я похож на равнодушного зрителя в синематографе. Посмотреть можно, а пущать о том, что видишь, не стоит, да и лень.
Я, кажется, совершенно оправился от своих недомоганий: потянуло к перу и бумаге, а это первый признак выздоровления. В Москву поеду к 1-му марта и засяду за экзамены. <…>
Хотел было послать Вам какие-нибудь свои стихи, но оказывается, что со дня создания «Свадьбы Зины» у меня почти ничего не прибавилось.
Вы ведь знаете, как серьезно я был болен: я был буквально манекен и ничего не чувствовал. А теперь под лучами музыки и пения я по-прежнему трепещу, как осина, и, гуляя по улице, уже не натыкаюсь на прохожих, смотря в землю, как бешеная собака, – улыбаюсь во весь рот и узнаю знакомых. Скорее бы весна!