Морская дорога

Элфинстоун Маргарет

Торстейн жаловался на боли в голове и конечностях. Я прикасалась к нему, он горел, хотя я чувствовала жар, даже не касаясь его кожи, сухой, как старый пергамент. Ему было больно дышать и мочиться. Вскоре ему становилось больно даже от моего прикосновения, а ворох одеял причинял ему ужасные муки, так что он разметал их, но мне пришлось укрыть его снова, потому что мы не решались тратить больше топлива на обогрев комнаты. К утру вода в вёдрах всегда замерзала, а Торстейн всё бредил, согреваясь жаром собственного тела. Его кожа покрылась язвами, и ему было больно даже пить. На четвёртый день он впал в бессознательное состояние, а на пятый умер. Когда это случилось, я осталась наедине с Торстейном Чёрным. Той же ночью умерла и жена Торстейна. Я размышляла всю прошлую ночь, как я расскажу тебе о том, что тогда случилось, и я не думаю, что смогу добавить ещё что-то.

Конечно же,

нам пришлось ждать прихода весны. Мы с Торстейном Чёрным жили в его доме одни. Никто из его людей не навещал нас. Это было невозможно. Всякий раз как кто-нибудь пытался подойти к двери, их путь преграждали призраки умерших за зиму людей. Гримхильд, жена Торстейна и мой муж всегда стояли среди них, ближе к двери. Ты не сможешь похоронить тело, пока в Зелёной стране не растает лёд, а пока не похоронишь мертвецов, они не успокоятся.

Торстейн Чёрный предложил отплыть на нашем корабле и отвезти домой тела моего мужа и его умерших людей, чтобы их похоронили на церковном кладбище в Братталиде. А тем временем, мы зашили тела в саваны и закопали их в снег. Мне пришла мысль, что Торстейн будет покоиться с миром, если его погребут по-христиански в церкви его матери в Братталиде, там же, где мы с ним повенчались. Торстейн никогда открыто не исповедовал христианство. Когда мать пыталась убедить его креститься, тот отказался, но при этом не выражал недовольство новой верой. Но, тем не менее, он любил Тьёдхильд, и я знала, что она захочет, чтобы её сын покоился на церковном кладбище.

В нашем доме обитало больше призраков, чем живых, и по ночам они всегда принимались шуметь. То все вместе что-то бормотали под стропилами, то скреблись под кроватями. Когда начинался буран, их стоны заглушали свист ветра снаружи. К утру в доме царил беспорядок. Корзины, что висели на стене, валялись вверх дном, а их содержимое разбросано по полу. Вёдра с водой опрокинуты, а ледышки из них раскиданы по всему полу, а поверх валяется коромысло. Сундуки стоят на месте, но все вещи перерыты, будто женщина вернулась домой и отчаянно искала что-то. Пепел из очага раскидан и вбит в земляной пол, будто по нему потопталось множество ног.

Я не могла спать на кровати, где умер мой Торстейн. В первую ночь я попыталась уснуть на той кровати, укрывшись одеялами с головой, но каждый раз, как я начинала дремать, медвежья шкура, что лежала сверху, откидывалась, и я лежала раскрытая в кромешной тьме. Когда Торстейн Чёрный проснулся утром, он увидел, что я лежу, съёжившись, на скамье у очага. Во вторую ночь я даже не пыталась ложиться в кровать, а села у очага, подбрасывая в огонь сушёные водоросли. У нас не хватало топлива, чтобы поддерживать настоящий огонь всю ночь, но мне хватало небольшого огонька, что успокаивал меня. Я проспала весь следующий день, пока снаружи бушевал буран. А когда проснулась, наш дом занесло снегом высотой в семь футов, и мы оказались отрезаны от остального мира.

В тот день мы с Торстейном закопали тела поглубже в снег, где они будут лежать, пока не придёт весна. Тем вечером я занялась стряпнёй. Мы не ели горячую пищу уже несколько дней, и мне казалось, это потому, что наши души, затаившиеся где-то глубоко внутри нас, слишком потрясены всем случившимся. Снова отведать горячей пищи, значит понемногу вернуться к жизни. Той ночью я закуталась в свой плащ и улеглась на жесткой лавке возле очага. Торстейн, лёжа в своей постели, спросил:

— Гудрид, ты не пойдёшь в свою кровать?

— Я не могу, — сказала я.

— Почему?

— Мой Торстейн ещё здесь.

— Может быть, он хочет что-то сказать тебе. Может тебе стоит выслушать, а потом он успокоится.

Я поёжилась.

— Нет.

— Что же, ты не сможешь сидеть так всю ночь, ночь за ночью. Лучше иди сюда и ложись.

Я села.

— Как, ведь призрак моего мужа наблюдает за мной?

— Я имел в виду совсем не это. Я тебя не трону. Просто, если ты не будешь спать, ты тоже умрёшь, и тогда мне придётся коротать зиму в компании мертвецов, и я сойду с ума. Нам обоим будет лучше, Гудрид, если ты подойдешь сюда и ляжешь спать.

Честно говоря, я была рада, что меня уговорили. Если бы не призраки, я бы согласилась без тени смущения, но в том доме мертвецы смотрели на нас отовсюду, и я боялась, что они осудят меня. В конце концов, я скользнула к нему под одеяло и снова обрадовалась теплу человеческого тела.

Почему ты хочешь это знать? Что это изменит? Мы делали всё, чтобы выжить, не более. Было темно, нас завалило снегом, нас окружали мертвецы, и мы выживали пять долгих месяцев. С тех пор Торстейн Чёрный стал моим другом. Мы знаем друг друга как никто более, он знает меня так, как не знал ни один из моих мужей. Он мой хороший друг, и мы вышли живыми из той могилы, невредимые телом и рассудком. Не передать словами, на что ему пришлось пойти, чтобы успокоить

призрак своей жены, который поднял её мёртвое тела и боролся с Торстейном, и он никогда бы не предал меня, проживи мы хоть до ста лет. Ту зиму мы провели за пределами мира людей, твоего мира, ведь правила, которые действуют здесь, там не работают. Добро и зло, свет и тьма, здесь эти вещи кажутся незыблемыми, но там, в Западном поселении, зимой всё совершенно иначе. Когда метели метут несколько дней, то днём темно как ночью, а некоторые ночи залиты причудливым лунным светом, что отражается от снега. Мы кормили скотину в хлеву, ели сами, спали, немного разговаривали и играли в хнефатафл. Торстейн Чёрный вырезал фигуры из рога северного оленя и смастерил игральную доску из крышки от бочки. Мы коротали короткие дни над игрой, бросая кости и двигая фигуры, едва обмениваясь фразами. Поначалу он постоянно брал в плен моего короля, я никогда не была хорошим игроком, по постепенно я набралась опыта, и, в конце концов, мы стали играть почти на равных. Он рассказал мне, как они с Гримхильд каждую зиму проводили за игрой в хнефатафл. Чтобы не жечь лампу вечерами, мы сидели в темноте и рассказывали друг другу истории из нашего прошлого. Торстейн Чёрный — честный человек, он всегда говорил правду, нравилось это людям или нет. Год за годом, упорным трудом на земле он добывал себе пропитание, и терпеливо принимал от судьбы всё, что она предлагала — и хорошее и худое. Он никогда не жаловался, что родился невезучим, как делают некоторые мужчины. А ещё он настороженно относился к новой вере, и пусть он пока не крестился, но, в конце концов, оставит старую веру, в которой родился, и примет скудные христианские милости, когда умрёт.

Он горевал, что не может дать мне рабов для прислуги, повторяя, что когда разгребёт снег, то вызовет нескольких полевых работников. Я продолжала настаивать, что отсутствие слуг — последнее, о чём я беспокоюсь, к тому же я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё находился рядом с женщиной, которая приносит одни несчастья. Мне было совсем не трудно готовить пищу для нас обоих. Я была очень признательна Торстейну и Гримхильд за предусмотрительность, в доме были внушительные запасы сушёной рыбы и мяса. И, конечно же, я так и не призналась, но, чтобы хоть немного облегчить надломленную невзгодами душу, я занялась уборкой, чего не посмела бы сделать, будь Гримхильд жива. Похоже, ты удивлён моей чёрствостью, хотя будь я мужчиной, тебя вряд ли так же поразил рассказ о том, как я вырезал целое поселение. Мой муж умер, я оказалась запертой в доме, как в ловушке, где мёртвые превосходили живых числом на десяток или даже более. И ты не вправе судить меня за то, что мне немного полегчало, когда я слегка отмыла в тёплой воде от жира горшки из мыльного камня. В первый раз, с тех пор как их выточили. Порой Торстейн Чёрный становился рядом, хмурился и ворчал: "Ты же моя гостья, и не должна заниматься такими вещами за меня". В ответ я огрызалась: "А что, если бы не я, ты бы сам оттёр их?" После чего он снова заводил разговор о том, чтобы вызвать рабов, и тогда я жалела, что раскрыла рот.

Порой он был чутким, как женщина. Уверена, что я не была для него самым удобным компаньоном. Ну, я знаю, что никогда не была тихой или послушной, какой большинство мужчин хотят видеть своих жён. Мы часто ссорились с моим мужем Торстейном, потому что я перечила ему и гнула своё, продолжая спорить, пока у него не заканчивались слова, и тогда он распускал руки, а я кричала на всю ферму, и все слышали, какими обидными словами я его называла. А с Карлсефни мы не ссорились, потому что он был сдержанным человеком, с годами и я стала менее вспыльчивой, думаю потому, что со мной никто не спорил. Несколько раз мне всё же удавалось разозлить Карлсефни, и тогда мне по-настоящему становилось страшно. Он никогда не кричал и не бил меня, но больше всего меня пугала его тихая ярость. Я редко наблюдала её, и почти никогда эта ярость не изливалась на меня.

Торстейн Чёрный не был моим мужем, но нам предстояло прожить с ним вместе всю зиму. Он терпел все лишения, так же, как и я, и вновь повторял, что ему со мной хорошо, но я помню, какие неудобства ему причиняла. Я просыпалась ночью и всхлипывала, зовя своего мёртвого Торстейна. Каждую ночь мне снилось, что я своими руками убиваю Торстейна, и я просыпалась от ужаса. Жаль, что я не могла искренне горевать и оплакивать его, ведь он этого заслуживал, но это был бы не траур, а настоящий кошмар. Торстейн Чёрный взял в руки топор и уложил восставший призрак своей жены, лишь потому, что он угрожал Торстейну и мне. Возможно, если бы мы не оказались там, Гримхильд осталась в живых, и её призраку не пришлось бы вставать. Помню, как лежала в объятиях Торстейна Чёрного и кричала: "Я не убивала его! Я не хотела его убивать!", а он сжимал меня крепче и твердил снова и снова, "Нет Гудрид, ты никого не убивала. И никому не причиняла вреда. Ты ни в чём не виновата".