Морская дорога
Шрифт:
Тем же вечером мы заметили, что куда-то подевался Торхель Охотник. Каждая из охотничьих партий посчитала, что он отправился с другой группой, но, когда все вернулись по домам из-за начавшейся бури, Торхеля среди них не оказалось. В течение трёх дней мы сидели в домах, тем временем буря не стихала, и все подумали, что, скорее всего, Торхель погиб. На третью ночь мне приснился сон, я увидела его, он лежал на плоском камне, вглядываясь в небо, его глаза, рот и ноздри широко открыты. Он обнимал себя руками и что-то бормотал. Там же оказался Карлсефни, он спросил Торхеля, что тот делает, и тогда
Я проснулась в кромешной темноте и почувствовала, даже находясь на лежанке, как от порывов ветра дрожат стены дома. Я разбудила Карлсефни и рассказала ему свой сон. Он сказал, что это очень похоже на Торхеля, так что он склонен считать этот сон вещим. Я поёжилась, и он спросил из-за чего.
— Если Торхель цел, — сказал он, — это хорошие новости. Не могу представить, как скажу Эрику, что потерял его человека, тем более, Торхель оказался нам полезен. Ты должна радоваться.
— Я не люблю, когда меня используют.
— Используют?
— Особенно в собственной постели.
Я услышала в своём голосе нотки истерики и перешла на шепот.
— Когда кто-то проникает в мои мысли. Даже когда я хочу прекратить это. Почему я не властна даже над своими собственными снами?
Он обнял меня и успокоил, тогда я почувствовала, как ребёнок в утробе лягнул его в твёрдый живот. Я была больше напугана, чем сердилась, и, хотя в руках Карлсефни чувствовала себя в безопасности, в то же время я знала, что он не сможет защитить меня от того, с чем никогда не сталкивался. Мои сны были лишь моей трудностью, откуда бы они ни приходили. Он любил меня, ведь любовь — это в каком-то роде могущественный заговор против злых сил, но я заразила его своими подозрениями, и впредь я его больше не будила.
На следующее утро ветер поутих, а солнце повисло, словно серебряная монета в туманном небе. Холмы покрывал снег, а ветер крутился как волчок. Я как раз возвращалась от выгребной ямы, когда увидела Торхеля, спускающегося с гребня хребта. Нехотя я пошла навстречу. Выглядел он дико — глаза покраснели, а куртка мехом наружу задубела от мороза. Казалось, обычный человек не смог бы пережить эту бурю, от него разило чем-то чужим, может, волком или медведем, или ещё каким-то неведомым зверем, обитающим в Винланде. Он подошёл ко мне, и мы встретились взглядами.
— Значит, ты читаешь заговоры, а не молитвы, Гудрид, а я вот тоже... ночевал в глуши, — сказал он. — Хорошо, что кто-то из нас решился сделать что-то действительно нужное.
— Я не понимаю, о чём ты.
— Говори, что хочешь, или смотри сны о том, чего не хочешь, — сказал он. — Ты поверишь, если я скажу, что штормом выбросило кита, длиной в шестьдесят футов, целую кучу отличного мяса, и этот кит лежит всего через пляж отсюда?
Я положила ладони на свой большой живот.
— Целый кит? Правда?
— Тебе лучше знать, — сказал он и прошёл мимо, не проронив больше ни слова.
Карлсефни выслушал новости Торхеля с нескрываемым облегчением. Все мы сразу же отправились туда, нагрузив на двух лошадей верёвки, ножи, пилы и пустые корзины. Мы миновали пляж из серого песка, между лесом и линией, отмечающей самый высокий прилив, пробрались
Запаха разложения не чувствовалось. Я подошла прямо к китовому глазу, по сравнению с огромной тушей глаз казался очень маленьким, совсем как у человека, и заметила, что в нём всё ещё теплится жизнь. Когда мужчины начали взбираться на кита, животное слабо пошевелило хвостом, а когда они сделали первый разрез, кит так сильно ударило хвостом, что кто-то свалился на песок. Тогда Карлсефни забрался на массивную китовую голову, вытащил меч и погрузил его в дыхало. Оттуда брызнула тёмная кровь и заструилась вниз, стекая по туше. Животное дёрнулось и затихло. Я наблюдала, как медленно мутнеет его глаз. Карлсефни вытер меч и убрал в ножны, затем съехал с китовой туши и встал рядом со мной. Торхель подошёл к нему.
— И что теперь, вы, христиане, скажете? — сказал он. — Разве старый добрый Рыжебородый не оказался щедр, не то, что ваш Христос? Или ты не рад, что у тебя человек, который всё ещё слагает стихи в честь Тора?
— Было бы лучше, если бы ты помалкивал об этом, — всё, что ответил ему Карлсефни.
— Замалчивать правду? И с какой это стати?
— Так же, как и я, ты понимаешь, что, если люди подумают, что этот кит — происки дьявола, они не притронутся к мясу. Зима уже наступила, и, если мы не принесём это мясо домой и не высушим его, нам конец. Так понятно?
— А что насчёт тебя, Карлсефни? Ты не боишься дьявола? Что это за тварь, по-твоему?
Карлсефни взглянул на кита, мужчины уже начали сбрасывать вниз вырезанные куски ворвани, на миг на его лице мелькнуло сомнение, но, когда он обернулся к Торхелю, от нерешительности не осталось и следа.
— Я думаю, что это просто мясо, — сказал он и пошёл прочь.
Той ночью мы все спали как убитые после тяжёлой дневной работы. Прежде чем мы поднялись утром, я спросила Карлсефни, о чём он подумал, когда смотрел тогда на кита. Он лежал ко мне спиной, и ответил не сразу.
— Ни о чём, — сказал он, в конце концов, — я думал, что знаю каждого кита в океане, но такого вижу впервые.
— А чем он отличается?
— Они все разные. Но этот, ты видела его шею? Серая с левой стороны, и белая справа. А плавник слишком близко сдвинут к хвосту. О таких тварях я ничего не слыхал.
— А мясо такое же, как у остальных.
— Так и есть. Я подумал также. Но что это за чудище, Гудрид? Он может быть животным, а может быть и духом, возможно, в море происходят какие-то необычные скрещивания, о которых никто ничего не знает.
— Ничего необычного, — заметила я. — Если задуматься, кто мы сами? Разве наше место не где-то между животными и призраками? Возможно, мы боимся это чудовище, потому что слишком хорошо знаем, что привело его сюда.
— Ты имеешь в виду сон?
— Мясо на зиму для нас появилось не из снов.
Я потянула его за плечо, заставив повернуться и посмотреть на меня.
— Мы заплыли очень далеко на юг. Говорят, в Африке обитает много необычных тварей. И Торхель молился своему тёзке, как и твоему тоже, Тору, который всю жизнь защищал тебя. И не похоже, что тебя это смущает, Карлсефни.