Морские были

Северов Петр Федорович

Сегодня у Пустошного тоже пошла горлом кровь. Однако он думает, что Седов этого не заметил.

– Что с тобою, Пустошный? Ты болен?

Будто оправдываясь, матрос отвечает смущенно:

– Это от ушиба. Пустяки. Пройдет...

Скромные, самоотверженные люди, русские моряки! Ни разу не слышал от них Седов ни жалобы ни упрека. А ведь оба отлично знают, что это, может быть, последний их путь. Нужно было проникнуться сознанием великого значения цели, чтобы так спокойно и решительно пойти на отчаянный риск...

...Привал. В палатке вспыхивает синий

огонек примуса. Седов разворачивает карту. Окоченевшие, израненные руки его бережно разглаживают складки листа. Сколько пройдено километров от места последней ночевки? Пятнадцать?.. Если вспомнить, какой это был путь, пятнадцать километров представляются огромным расстоянием. Но как это мало в сравнении с тем пространством, которое им предстоит преодолеть!..

Словно пытаясь утешить и ободрить, Седов говорит матросам:

– И все же мы накапливаем километры!.. Впереди - остров Рудольфа. Там, в бухте Теплиц, должен быть продовольственный склад, оставленный итальянским путешественником Абруццким. Мы сможем отдохнуть, пополнить запасы и снова пойдем на север. Хорошо, что скоро взойдет солнце! Весна принесет нам радость... победы.

Матросы переглядываются украдкой, и Пустошный грустно качает головой.

– Вы очень слабы, Георгий Яковлевич... Вот и недавно упали, едва только вышли из палатки...

– О, в бухте Теплиц, увидишь, я снова стану молодцом!..

– Я только хотел сказать вам, Георгий Яковлевич... Мы толковали с Линником...

Седов прерывает его нетерпеливо:

– Опять о моем здоровье?

– Не лучше ли вернуться?.. Так боязно за вас!..

Некоторое время начальник смотрит на него пристальными, немигающими глазами:

– А ведь вот что, Пустошный, мы слишком задержались на этом привале.. Пора в дорогу. Курс - норд...

Его привязывают к нартам. Медленно тащатся упряжки, в густой поземке собаки похожи на катящиеся меховые клубки... Нарты неожиданно швыряет в сторону, они скользят по крутому оледенелому откосу, опрокидываются, и Седов закрывает руками лицо, не в силах встать, остановить собак...

Снова на помощь приходит Пустошный. Он поднимает Седова, усаживает на нарты, пеленает его, как ребенка, спальным мешком, почему-то все время отворачиваясь, будто не решаясь прямо взглянуть в глаза... Но Седов замечает на щетине его усов крупные, заледеневшие слезы.

– Поторапливайся, Пустошный!.. Сегодня мы еще мало прошли...

Дорога становится лучше, нарты бегут легко. Кажется, можно и уснуть, хотя бы несколько минут не чувствовать боли в груди и в ногах. Как хорошо было бы проснуться здоровым! Он всегда верил в свои силы. А теперь, в самый ответственный период жизни, на пути к заветной цели, силы изменяют ему... Испуганный возглас Линника заставляет Седова приподняться. С трудом останавливает он собак. Но где же первая упряжка? Седов торопливо развязывает, рвет оледеневшую веревку и, пошатываясь, идет на голос Линника, с удивлением прислушиваясь к похрустыванию льда.

– Вернись, Георгий Яковлевич!
– где-то близко кричит Пустошный.
– Мы выехали на "солончак"...

Только

теперь, внимательно глянув под ноги, Седов понимает, что его каким-то чудом удерживает очень тонкая, хрупкая корочка льда, покрывающая полынью. Передние нарты с поклажей, с упряжкой собак провалились и плавают в полынье. Линник и Пустошный с трудом вытаскивают собак на лед.

Неподалеку от полыньи приходится делать остановку. Сегодня на карте будет отмечена лишь маленькая черточка, - пройденный ими путь. Если когда-нибудь кому-то доведется увидеть эту карту, поймет ли тот человек, каких усилий стоила им почти неприметная черточка, продолжившая линию маршрута?..

Седова угнетает его беспомощность. Он хочет помочь матросам ставить палатку, но ветер вырывает из рук брезент, и Седов со стоном валится на выступ льдины. Нет, дело совсем плохо. Нужно отлежаться, получше отдохнуть. Ничего!.. Завтра он пойдет дальше, ведь завтра уже должно появиться солнце...

– Смотрите-ка, Георгий Яковлевич, - радостно говорит Пустошный, впереди - огромная гора! Может, тот самый остров...

На тусклом, без проблесков небе Седов замечает смутные очертания гор.

– Остров Рудольфа!.. Скоро мы хорошенько отдохнем...

Вскоре Линник возвращается из разведки. Лицо его сумрачно, одежда покрыта звенящей коркой льда.

– Пробраться на остров невозможно. Лед меньше вершка толщиной, а кое-где и совсем открытая вода.

– Мы подождем, пока пролив замерзнет, - решает Седов.
– Нам долго не придется ждать.

Он снова разглаживает на коленях карту, берет дневник. Пальцы почти не ощущают карандаша. "Понедельник, 21 февраля"... Написанная строчка сливается перед глазами... Седов не замечает, как записная книжка и карандаш выскальзывают из рук. Тяжелая, давящая дремота заставляет его лечь. Положив голову на спальный мешок, он смотрит на жаркий огонек примуса. Сегодня расходуется последний керосин...

Вдруг командир резко привстает на колено. Знакомая, мечтательная улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:

– А все же, как это здорово, товарищи!.. Мы достигли острова Рудольфа... Через какие преграды прошли мы, начиная от самого Петербурга!.. Канцелярии!.. Министерство!.. Благотворительные подачки!.. Россия узнает, что мы, верные сыны ее народа, выполнили долг до конца...

Он задыхался. На губах опять проступила кровь. Будто раздвигая невидимую завесу, он выбросил вперед руки.

– На север... Курс неизменный... Курс - норд!..

Сильным, решительным движением командир попытался встать, но пошатнулся...

– Линник... Линник, поддержи!..

Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.

– Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..

Седов не слышал. Он был мертв.

...В белой безмолвной пустыне, на скале, за которой начинаются бездонные арктические глубины и медленно движутся то изломанные, то сплошные, хранящие тайну полюса льды, два человека с обнаженными головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру...