Морские люди. В двух частях
Шрифт:
Помощнику попало, ну на то и должность такая у Черкашина, он просто обязан вести себя агрессивно по отношению к экипажу. Может, кое-кто хочет, чтобы старпом был по-уставному корректен? Напрасно. Такого не бывает. По сравнению с другими Виктора Степановича даже можно причислить к ангелам. Например, у соседей старший помощник при малейшем поводе орет громче мегафона и в пылу служебного рвения запускает рулады чище боцмана парусного флота.
Петр Иванович сожалеюще посмотрел на Шапурина. Что запел бы этот парень, попади он служить к такому чертяке? "Тьфу, о чем это я?" - подумал
– В общем, вы не переживайте, занимайтесь своими делами, а мы до обеда все замечания устраним.
Владимир Георгиевич снова достал пачку сигарет, вытащил одну и попытался прикурить ее со стороны фильтра. Видимо, крепко досталось ему от "ангела". Старший мичман деликатно предостерег начальство от оплошности и счел гуманным сообщить прямо сейчас, не откладывая, что он сегодня в сходной смене.
Шапурин кивнул. Он курил и думал о чем-то своем. Может, его беспокоила перспектива стать махровым бюрократом. Может, он в мыслях ругал Черкашина за совершенно, как оказалось, ненужный утренний концерт, кто знает.
Петр Иванович козырнул, вышел и взял курс в сторону своей каюты. Он шел, весьма довольный собой и думал над тем, как помочь сойти с корабля Климу. Пришел, рассказал. Сидел и считал, что его бросятся благодарить, его, человека, который не хуже профессионального разведчика обо всем разузнал и ничего не скрыл от товарища. Но бедный молодожен был до того затуркан службой не иначе и задавлен ею, что снова пришлось разжевывать ему что к чему и как.
Наконец, старшему мичману удалось убедить несчастного, что никакого розыгрыша нет. Клим быстренько, теперь уже без видимого удовольствия доел воблу и помчался искать лейтенанта Коломийцева. Петрусенко выгреб из пепельницы то, что осталось от вяленой рыбы Борисова, завернул в газету, бросил в мусорное ведро, да и направился к ребятам бакового отделения.
– Зверев! Где матрос Зверев? Кто его видел?
– Тута я, товарищ старший мичман!
– Держи.
Виктор взял протянутую Иванычем вяленую воблу, поблагодарил, хитро посмотрел на него: "Ну как, точная информация?".
Скоро боцманы выволокли из носовой такелажной кладовой глаголь-гаки, сняли с волнореза злосчастные браги и пошла работа. Петрусенко устроился в тенечке под орудийной башней, завел разговоры с отдыхающими из других боевых частей мичманами, как вдруг услышал:
– Ты что, чурка неотесанная?
Петр Иванович обернулся на крик. Зверев в полный голос, на чем свет стоит костерил матроса Уразниязова, по незнанию решившего снять налет ржавчины с троса наждачной шкуркой. Из обилия слов, в большинстве матерных, можно было выделить, и то при желании: "Промасленной ветошью надо".
– Матрос Зверев! А ну ко мне.
Вне себя от услышанного в своей команде, где преобладали представители разных республик страны, Петр Иванович положил мощную свою пятерню на плечо неторопливо подошедшего Зверева и тихо, проникновенно попросил:
– Сынок, повтори, на каком языке ты говорил и как назвал Уразниязова.
Зверев испугался. Он кроликом посмотрел в нехорошо блестевшие глаза главного боцмана и неожиданно плаксивым голосом проканючил:
– А чего такого
Свидетели, отдыхавшие после вахты мичманы и матросы, что по обыкновению расположились в тени орудийной башни, с интересом прислушались. Они ждали развязки. Она наступила быстро. Петрусенко сжал руку и, в такт словам встряхивая матроса, внятно произнес, как гвозди вколотил:
– Если я еще раз услышу эти поганые слова, то вырву на месте паскудный твой язык, понял? На месте вырву.
Зверев съежился. На баке притихли. Таким Иваныча видели очень редко.
– Я ясно выразился, товарищ матрос?
Виктор кивнул. Матросы расступились, дали ему пройти за волнорез. Никто не промолвил ни слова. Только Гоча Силагадзе шумно выдохнул:
– У-ух.
Петр Иванович погрозил вслед матросу Звереву кулаком. Боцманы засмеялись. А что, правильно сделал Иваныч, Зверев порядком поднадоел своими выходками и сбить с него спесь очень даже стоило. В следующий раз умнее будет.
Лишь Шухрат молчал. Он стоял возле снятой с волнореза браги и крутил скатанную в тонкую трубочку злополучную наждачную бумагу. Петр Иванович подошел к нему, сказал:
– Не расстраивайся из-за каждого дурака, будь выше.
Возле сложенных в кучу глаголь-гаков подозвал Зверева и лаконично бросил:
– Твое. Чтобы блестели.
Тот утвердительно кивнул. Петр Иванович посмотрел на часы и подумал о Климе - как он там, сумел ли убедить своего командира?
Борисов нашел лейтенанта Коломийцева в боевом информационном посту. Командир дивизиона сидел на диванчике, он благодушествовал, раскинув руки вдоль спинки. Мичман кашлянул и, когда Коломийцев обернулся к нему, сказал:
– Товарищ лейтенант, я к вам, по личному.
– О, Климент Иванович, добро пожаловать. Присаживайтесь. Недавно имел счастье присутствовать у вас на тренировке по специальности. Весьма, весьма. Новичок радует. Зайдите ко мне сегодня, я вам методическую литературку подкину. Дам учебник по гидроакустике, он простенький, как раз для матросов подойдет.
– Хорошо, я, товарищ лейтенант, насчет схода. Разрешите?
– С чего бы, дорогой мой? Перекреститесь и перестаньте даже думать о столь вредных для службы вещах. Сейчас мы должны ходить и, как говорит наш многоуважаемый старший помощник командира, петь песню на слова "До чего же мы мало работаем". Понимаете, дел масса, масса. Повторяю, скоро сдача ответственных задач по противолодочной защите. Без умелых акустиков не обойтись. Вы только вслушайтесь, как это звучит. Нет, нет и нет. Умываю руки. К командиру боевой части не пойду и вам не советую. Убьет.
Клим вздохнул.
Он не понимал, когда Александр Васильевич шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас, как хочешь, так и думай. Мичман стоял у диванчика и делал вид, что ему очень интересно в низком мрачноватом БИПе, как сокращенно называют это помещение. Выключенные экраны холодно поблескивали, электродвигатели молчали. Прошла минута. Он собрался было сделать известное "налево кругом", но Коломийцев лениво, как сытый питон не меняя позы, спросил:
– Позвольте полюбопытствовать, Климент Иванович. С чего вы вдруг собрались на берег. Маслом намазано?