Морские люди. В двух частях
Шрифт:
Он блаженно сощурился, языком плотно прижал добычу к небу, на секунду-другую застыл, чутко прислушиваясь к происходящему во рту и пришел к выводу, что вобла полностью оправдывает надежды. Вторую Клим великодушно протянул главному боцману. Пусть побалуется человек, ему нисколько не жалко.
Петр Иванович бросил угощение в ящик стола, нетерпеливо дернул свой пушистый ус. Такие действия неспроста, решил молодой мичман. Не иначе, Петр Иванович придумал какую-то уловку. Надо быть начеку. Стал бы он оставлять вяленую рыбу, приманку для тараканов самую лучшую, думал он, прижимая языком к небу кусочек
– Ну ты и обжора, Клим. Завтра в море идем, на несколько дней, слышишь?
– Ага, а потом в океан, на месяц.
– Не веришь. Хозяин-барин, но я сейчас не шучу. Лично я сегодня в сходной смене. Пойду, дам ребяткам задание, да и собираться нужно будет.
Главный боцман взялся за дверную ручку.
– Э-э! Тохто, догор. Стой, друг. Однако, обманством заниматься шибко нехорошо. Наверно, рыбка мал-мал кушай, а?
Клим ожидал, что Петр Иванович как всегда, когда он ломал язык, засмеется. В таком случае было бы понятно, что про сход и вообще про выход в море придумано. Тот не вытерпел, закричал:
– Да брось ты сосать эту вонючую воблу! Шпарь к комдиву, пока не поздно, долго тебя уговаривать? Меня работа ждет.
И уже спокойнее добавил:
– Я тебе серьезно, без балды говорю.
– Ты что? Рано нам в море.
Петрусенко молча приложил руку к груди. Клим добавил:
– Врешь...
Это Клим сказал просто так, на всякий случай, а у самого в голове завертелось с десяток мыслей одновременно. Вдруг Петрусенко не врет. Где искать комдива? Есть возможность сегодня вечером увидеть Ольгу. А если не пустят на берег? Носки бы успеть постирать, свежих нет. У кого-то надо обязательно перехватить рублей десять. Ну, если разыграл он меня, переселюсь в другую каюту. И еще какие-то обрывки крутились, а сладкое предчувствие накатывало и волнами окатывало сердце.
Интерес к вобле пропал, он отодвинул ее в сторону. Петр Иванович машинально взял кусочек, положил его в рот, размолол крепкими зубами. Потом открыл ящик стола, сунул рыбу в карман.
О выходе в море Петрусенко узнал часов в десять. Кто-то, видимо, из штабных писарей шепнул товарищу, тот другу, друг передал эту весть знакомому и пошла она гулять "под страшным секретом" по всем цепочкам беспроволочного матросского телеграфа. На баке к старшему мичману подошел матрос Зверев:
– Говорят, скоро отдаем швартовы, правда это?
– Откуда взял?
– Болтают.
– На базаре? Там и уточняйте, товарищ матрос.
Зверев, обиженный, отошел, а Петр Иванович призадумался. Утром капитан-лейтенант Черкашин запрашивал у главного механика сведения о наличии воды и топлива. Это неспроста. Командира зачем-то вызывали в штаб сразу после построения... Ребенок догадался бы, к чему все это, а вот он ходит лопух лопухом, хорошо, что любознательный матросик подвернулся.
Петрусенко постоял и пошел на разведку
Владимир Георгиевич Шапурин заметно обрадовался его появлению. Он отбросил в сторону ручку, решительно отодвинул кипу бумаг, над которой корпел и, потирая руки, кивнул на кресло:
– Ага, вот и вы, садитесь, садитесь дорогой Петр Иванович. Поздравляю с недовольством старпома видом корабля. Но, дорогой Петр Иванович, я один страдать не намерен. Он тыкал меня носом, как щенка и все по вашей милости. Получите свою порцию и вы.
– Товарищ старший лейтенант...
Шапурин нетерпеливо передернул плечом. Главный боцман послушно замолчал.
Во время обхода Черкашин обратил внимание помощника командира на буксирные и подъемные устройства. Начал он с браг. Закрепленные с внешней стороны волнореза, тысячу лет хранимые там в виду редкого своего применения, и поэтому богом забытые браги, а попросту говоря толстые стальные тросы всего в несколько метров длиной, с заделанными коушами-петлями на концах, оказались в налете ржавчины. Затем Виктор Степанович, со слов Шапурина, пригласил его в носовую такелажку. Там, брезгливо коснувшись глаголь-гака, демонстративно вытер палец белоснежным носовым платком и без слов показал ему пятнышко все той же ржавчины. Старший лейтенант пристыженно молчал. А когда Черкашин проверял шкивы на подъемных устройствах правого и левого борта корабля, уши у Владимира Георгиевича стали краснее сурика. Виктор Степанович не менее гадливо посмотрел на них и съязвил:
– Ну что ж, товарищ старший лейтенант, свою деятельность вы оцениваете вполне справедливо. Когда-нибудь видели, как офицер в должности помощника командира лично драит металл? Мне кажется, первым очевидцем станет именно наш экипаж.
Он еще раз потрогал шкив. Тот издал противный скрипучий звук. Смазки требовал. Старпом заставил Шапурина занести все замечания в блокнот...
Владимир Георгиевич как будто заново увидел картину своего позора.
– Петр Иванович, не мне бы вас учить, а приходится.
Он полез в карман за сигаретами, покрутил пачку в руках, сунул ее обратно, посмотрел на дожидавшуюся его кипу бумаг. О какой деятельности рассуждал старпом, когда здесь заела проклятая канцелярщина, утопить бы в самом глубоком месте все эти накладные, входящие-исходящие, из-за которых жизнь каждого помощника командира боевого корабля превращается в существование и вся работа сводится к бюрократическому бухгалтерскому учету. Что, во время войны вместо боевых действий ему тоже придется сидеть и раскладывать на счетах, сколько килограммов капусты съест экипаж за сутки?
Помощнику едва минуло двадцать пять лет, он, как большинство молодых людей был максималистом.
Петр Иванович кашлянул и весьма почтительным тоном дал такое пояснение по вопросу неурядиц в боцманском хозяйстве:
– Владимир Георгиевич, целую неделю лило как из ведра. Тайфун из тропиков, сыро, сами понимаете... Вот сегодня, наконец, распогодилось, я работы запланировал, все будет сделано в лучшем виде.
Шапурин служил на этом корабле всего полгода и еще не успел изучить повадки старшего помощника, а практичному Петрусенко сразу стало ясно - выходу быть, иначе зачем проверять буксирные устройства и стоячий такелаж.