Морской лорд. Том 3
Шрифт:
Это рассказал мне Филипп, когда-то учивший герцога фехтовать, а теперь ставший управляющим руанского дворца. Одно время он был в опале, но после моего совета Генриху возобновить тренировки с Филиппом, об учители опять вспомнили и потом наградили спокойной и доходной должностью. Филипп не забыл, благодаря кому в его жизни произошли перемены к лучшему, сказал мне на прощанье:
– У Генриха сейчас очень трудный период. Анжуйские и нормандские бароны, подзуживаемые французским королем, затевают мятеж. Летом ему нужна будет любая помощь. За ценой
– А есть чем заплатить? – поинтересовался я.
– Обычно у мятежников отбирают владения и раздают тем, кто помогал бороться с ними, – ответил Филипп.
Это я и сам знал. Вот только земли на материке мне не были нужны. Разве что обменять их потом на английские? Я, как обычно, не сказал ни да, ни нет. Посмотрим, как будут обстоять дела в Англии, после чего и будем принимать решение.
В Бристоле я собрал оброк и расплатился с Вильямом Фиц-Робертом, графом Глостерским. Оказалось, что он скупил все вино, привезенное двумя моими бригантинами, и заказал еще. Скоро к нему должно было пожаловать много гостей. Граф собирался устроить турнир по случаю объявления Евстахия наследником короля Стефана.
– Все бароны и рыцари королевства принесли ему клятву верности, – сообщил мне Вильям Фиц-Роберт.
– Видимо, я не являюсь бароном королевства, – сказал я.
– Я имел в виду, из тех, кто воевал на стороне короля Стефана, – уточнил он.
– Роберт де Бомон тоже? – поинтересовался.
– Граф Лестерский заболел и не смог приехать, – ответил граф Вильям.
– Видимо, он заболел после того, как в прошлом году король Стефан попытался захватить Вустер, который принадлежит Галерану де Бомону, – решил я и спросил иронично: – Теобальд, архиепископ Кентерберийский, присутствовал или тоже заболел?
– Архиепископ, к сожалению, сбежал во Фландрию, – признался граф Глостерский.
– Значит, гражданская война продолжается, – пришел я к выводу.
– Никто из баронов не хочет воевать, – возразил Вильям Фиц-Роберт.
– Войну можно начать, когда хочешь, но нельзя закончить так же легко, – просветил его.
Уже во время швартовки в Беркенхеде я понял: что-то случилось. Касалось это что-то меня лично, потому что все избегали смотреть мне в глаза. Никто не хотел быть черным вестником. Эту тяжкую ношу взял на себя аббат Гамон де Маскай, прибывший на пристань.
Смущенно покашляв, он тихо произнес:
– Ребенок умер, а графиня пока жива.
– Кто умер? – не понял я. – Ричард или Роберт?
– Нет-нет, старшие сыновья живы, – быстро успокоил меня аббат. – Умер тот, которого рожала графиня. Мы ничем не могли помочь ей. На всё воля божья!..
Я не стал дослушивать его утешения, поспешил в замок.
Фион с закрытыми глазами лежала в постели, укрытая двумя толстыми одеялами. Лицо сильно похудело, кожа приобрела синеватую бледность, глаза запали. Я много раз видел умирающих. Мог без колебания сказать, что дни моей жены сочтены. Она держалась лишь на желании попрощаться со мной. Задержавшись
– Принеси вина и мою дорожную сумку, – приказал я служанке, а сам сел на кровать и легонько сжал горячую сухую руку.
Фион проснулась или очнулась. Ее глаза были наполнены болью и лихорадочным блеском. Она попыталась улыбнуться, скривив бледные, пошерхшие губы. У уголков глаз появились глубокие морщины, которые я раньше не замечал.
– Я знала, что ты успеешь, – тихо произнесла Фион и закрыла глаза, превозмогая боль.
– Помолчи, – попросил я. – Сейчас дам тебе снадобье, и боль пройдет, ты выздоровеешь.
– Не пройдет… – прошептала жена.
Вернулась служанка с серебряным бокалом красного вина и моим походным мешком. Я достал из него гашиш, свежий, найденный месяц назад в замке. Всегда имел гашиш при себе на случай ранения. Я оторвал от темно-коричневой, тягучей массы большой кусок, кинул в бокал и приказал служанке:
– Размешивай, пока не растворится весь.
Фион не хотела пить.
– Меня вырвет, – уверяла она.
– Ничего, еще сделаем, – настоял я и проследил, чтобы осушила бокал до дна.
Желудок Фион не захотел расставаться с таким приятным напитком. Сначала подействовало вино. Оно как бы отдало часть своего красного цвета, отчего порозовели щеки жены. Постепенно начала уходить боль. Потом расширились и остекленели зрачки, отчего взгляд Фион стал змеиным. Она заговорила громче, бодрее и быстрее, пытаясь высказать всё, что накопила за недели страданий. Она рассказала, как тяжело проходили последние месяцы беременности, как начались преждевременные роды.
– Он родился мертвым, – оправдываясь, произнесла жена.
– Не надо было зачинать его, – упрекнул я.
– Всего один раз не послушалась тебя… – виновато произнесла Фион.
Допустим, не один, но это уже не важно. Чтобы утешить, рассказал ей теорию переселения душ. Фион слушала меня с затуманенным взглядом. Может быть, в мечтах была уже в будущем.
– Мы с тобой встретимся в следующей жизни и будем жить долго и счастливо, – закончил я.
– А как мы узнаем друг друга? – спросила она.
Об этом я и не подумал. Ведь в следующей жизни мы будем выглядеть по-другому.
– По этому жесту, – ответил я и засунул руку под одеяло.
Ее тело было горячим, а между ног влажным. Я нежно погладил там так, как Фион нравилось больше всего. Она даже хихикнула игриво. И тут же ее лицо напряглось, побледнело и заострилось.
– Позови священника, – прошептала она, закрыв глаза.
Фион хватило сил на исповедь, прощание с детьми и на то, чтобы судорожно сжать мою руку своей горячей и сухой.
Похоронили ее в монастыре бенедиктинцев. Сначала лежала под полом часовни, а потом была перенесена в срочно построенный на территории монастыря семейный склеп. Табличка рядом с ее гробом гласила: «Фион, эрлесса Сантаренская, любимая и любящая жена и мать».