Морской сундучок
Шрифт:
Через мгновение прямо возле нас, за стеклом, замелькали в небе птичьи крылья и внизу во все стороны разбежался Токио. Он раскинулся так широко, будто десятки городов смешались друг с другом. Неподалёку виднелась громадная «тарелка» с зелёным дном — Олимпийский стадион.
Шубенко потянулся и сказал:
— Я бы размялся на турнике. А ты?
А я смотрел вдаль, на голубое токийское небо, где должна была белеть гора.
— Всё Фудзияму никак не найдёшь? А раньше никогда не видел?
«В
Как-то в маленьком японском порту рабочие пригласили нас в посёлок, к самой Фудзияме, которую, как человека, с уважением называют «Фудзи-сан».
Мы поехали.
Сначала всё вокруг забивал туман. Не только Фудзиямы, а и дороги не видно — такой туманище!
Провожатые виновато шутили:
— Не видно Фудзи! Фудзи-сан сегодня не в настроении.
Но вот пробежал поверху ветерок, смахнул туман, облака. И в небе забелела снежная гора. Как белая шляпа над Японией. Засияла, заискрилась.
Японцы сразу оживились:
— О, видите, Фудзи-сан развеселилась. Гостей встречает!
У подножия горы на зелёных полях старательно наклонялись к земле крестьяне. А на головах у них сияли островерхие шляпы — совсем как маленькие Фудзиямы.
Народу вечером набилось в рабочий клуб — ступить некуда.
Вышли мы на сцену, рассказали о Москве, о Владивостоке. О том, как живём, работаем. Даже спели. Раз просят, отчего не спеть!
Японки подарили нам цветы. А японцы поклонились, говорят:
— Теперь наши песни послушайте!
Один старичок сыграл на старинной флейте.
Потом паренёк то ли песню спел, то ли стихотворение прочитал.
А под конец поднялся рабочий с двумя дочками и объявил:
— Сейчас мы споём для друзей японскую народную песню «Катюша».
Тут засмеялись и мы и японцы, зааплодировали. И все запели!
И не успели допеть последние слова, выбежала на сцену ещё одна девчушка. Совсем маленькая, в большой «фудзияме».
Третья дочка!
Замахала в обиде ладошкой на сестёр, заплакала: отчего не подождали, ей тоже перед гостями выступить хочется!
Подождали бы, да ведь нам некогда! «Сёкай — дружба!» — хорошо, но пора на судно!
Японцы проводили нас к автобусу, а сами взялись за руки, раскачиваются и скандируют:
— Дружба — сёкай! Дружба — сёкай!
Вдруг слышим, девчоночий голосок в окно доносится.
Выглянули, а это маленькая певунья забралась к отцу на плечи и для нас японскую песню затягивает!
Громче всех поёт.
— Ну, боевая! — развеселились мы. Собрали все цветы в один букет и протянули девочке. Заработала!
Всю букетом закрыли, одна соломенная «фудзияма» над цветами высится.
Я потом не раз проплывал мимо этих мест. Выйду, бывало, на палубу, смотрю в сторону
Одна вдали — большая, снежная. Сияет над всей Японией, а другая маленькая, словно её внучка; сидит на отцовских плечах за букетом цветов, и только звонкий голос из-под шляпы доносится. Для друзей поёт!
Сейчас старшая Фудзи была «не в духе».
И сколько я ни всматривался, только припоминал её, а разглядеть не мог.
НОВЫЕ ПОПУТЧИКИ
Магазинов вокруг было множество, сверкали витрины, кланялись из-под веток синтетической сакуры франтоватые манекены. Раскачивались у входов воздушные шары в иероглифах. А кукол не было.
Попались однажды несколько под стеклянными футлярами — в халатах из золотой парчи, с гребнями-лопатками в чёрных волосах.
Но Шубенко щёлкнул пальцами:
— Красивые, да не те! Их и в руки-то не возьмёшь!
И вдруг я заметил небольшой прилавок.
Старик продавец пригласил нас кивком: «Посмотрите».
Полон прилавок деревянных кукол! И все разные.
Одна толстенькая, как матрёшка, да грустная. Склонила набок большую голову и горюет. Деревянная, а кажется, вот-вот слёзы закапают.
Рядом с ней девчоночья голова из берёзовой чурки. Чёрную бровь лукаво подняла, чёлочку распустила, высматривает, кого бы окликнуть. А возле неё ещё одна — с красным бантом. Губы надула, как ученица перед учителем: что ответить, не знает.
Вот японочка в шляпе «фудзияма». Дальше — рабочий, совсем как те, что на причале едят палочками рис и спят на газетах.
Да, тут настоящий мастер поработал! Он, видно, хорошо знает, отчего японцы плачут, отчего им весело. Поэтому и куклы его хоть из чурочек, а словно живые!
Приглядел я себе целое деревянное семейство: стоят папа, мама и дочка и, видно, думают: «Куда бы отправиться на прогулку?»
Конечно, со мной! У меня дорога дальняя. Пусть поплавают!
А Шубенко взял в руки матрёшку-горюху, подбросил и рассмеялся:
— Ну, хватит горевать! Пошли с нами. Моряки народ весёлый, живо развеселим!
Город тем временем менялся на глазах.
Минута — и он порозовел, будто его окунули в розовую краску; потом сделался фиолетовым, словно накинул фиолетовое кимоно, на котором светились неоновые узоры; а через полчаса — густо-синим. И вокруг нас запрыгало столько цветных огней, что казалось, мы попали в цирк.
Над домами загорелись десятки неоновых картин. В центре засверкал, закружился электрический глобус. По крышам побежали огненные буквы реклам.
Город стал жонглировать огнями, как восточный иллюзионист. Каждый дом хотел показать самый сногсшибательный фокус.