Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
К первой паре на дворе вскоре присоединилась вторая, потом третья, четвертая, и скоро набралось на дворе множество людей — двор сделался им тесен. У большей части невест были заплаканы глаза. Большинство женихов было угрюмо. Кое-где слышались рыдания, в другом месте бранились. Кто-то попробовал запеть песню и оборвался.
Шум и слезы в толпе усилились, когда отворились наружу со двора ворота и в них въехала со звоном и дребезгом большая ломовая телега с огромной пестрой сверкающей грудой груза. Телегу окружили с любопытством и увидали, что груз в ней — брачные венцы, старинные расписные,
Служители церкви начали разгружать телегу и переносить вещи в церковь. Прошел туда седой, согбенный поп. На паперти появился один из писарей с тетрадью в руках и начал выкрикивать имена. Толпа сгрудилась к церкви.
Ипат не отходил от Лейлы. Она была безутешна. Напрасно она вслушивалась в называемые писарем имена и, не слыша своего имени и прозвания Дурдакова, загорелась робкой надеждой, что участь ее изменилась: там, в комнате присутствия, за нее, наверное, заступился тот молодой офицер, и в списке вымарали ее имя. Ипат также был взволнован, не слыша оглашения имени своего и Лейлы. Вот писарь уже готовится свернуть тетрадь. Ипат отрывается от Лейлы, пробивается в толпе к писарю. Тут на паперть, расступаясь, народ пропускает опекуна, генерала и поручика Друцкого. Они входят в церковь, и за ними с криком валом валит толпа женихов и невест…
Ипат, увлеченный людской лавой, тщетно выбивается и ищет Лейлу. Вся толпа уже в церкви, но паперть пуста. Ипат кидается в церковь и шныряет суматошливо в шумной толпе, слушающей какое-то наставление опекуна с церковного амвона; по правую руку опекуна стоит старенький поп, по левую — генерал; третьего комиссионера с ними не видно.
Кончив наставление, опекун удаляется с попом и генералом в алтарь. Там у них начинается спор о том, как бы поскорее обвенчать столько пар. Опекун — затейник и знаток церковных уставов. Он предлагает обвенчать всех разом, хороводом. Попик смеется добродушно:
— Небывалое дело, князь! А что скажет благочинный, что скажет архиерей, что скажет митрополит, что скажет синод?
— Небывалое бывает, батюшка. А если что скажет синод, митрополит, архиерей, благочинный, то я вам, батюшка, порука — я все беру на себя.
— Пусть так, князь. Где же дружки и сватья? Кто понесет над брачущимися венцы?
— А нельзя ли без венцов?
— Никак. Не сами ль вы изволили приказать, чтобы собрали довольное число венцов? Все ризницы в Москве обшарили — и набрали-таки целую кучу.
— Тогда, батюшка, мы сделаем так: пускай каждый из женихов и каждая из невест держат по венцу над головами передней пары.
Генерал захохотал:
— Это получается гран-рон,[1] подобно котильону!
Поп безнадежно отмахнулся рукой:
— Делайте как знаете!
На амвоне появился письмоводитель, окруженный писарями. В церкви настала тишина.
— Ипат Дурдаков! — провозгласил письмоводитель.
Ипата пропустили вперед.
— Лейла Дурдакова! — несколько раз повторил письмоводитель, но на его зов никто не приблизился.
— Заприте двери! — крикнул письмоводитель. —
По списку писаря устанавливали за Ипатом пару за парой. Посредине было все приготовлено для венчания. Когда все пары были поставлены большим кругом, Лейлы не оказалось. Ее не нашли и во дворе.
— А где поручик Друцкой? — спохватился опекун.
— Они действительно прошли вслед за телегой, что привезли венцы, — ответил сторож у ворот.
— Кто «они»?
— Господин флигель-адъютант. Как сказано было, никого, кроме господ комиссионеров, не пропускать, я то и сделал.
Опекун смутился, но ненадолго.
— Не горюй, мой друг, — сказал он позванному в алтарь Ипату. — Девушка не иголка, полиция ее завтра же сыщет, и ты поедешь, как и все, в деревню с милой женой. Становись же, любезный, на свое место.
Венчание совершалось. Трясущийся поп долго читал по спискам имена брачущихся, и это похоже было на поминовение усопших.
Когда настало время ходить вокруг аналоя, одинокий Ипат оказался с двумя венцами в руках последним. Хоровод замкнулся. Ипат нес венцы над последней парой, а шедшие за Ипатом держали венцы жениха над головой Ипата, а невесты — над пустым местом, где бы следовало быть Лейле.
Опекун, опираясь на трость, стоял на амвоне и любовался, довольный своей выдумкой.
Когда обручали, поп отдал Ипату оба кольца: и его и кольцо Лейлы. Ипат надел и свое и кольцо Лейлы, как носят обручальные кольца вдовцы, и, глядя на кольца, горько заплакал.
Ипат и Лейла были питомцами Московского воспитательного дома, устроенного еще при Екатерине Второй.
Со дня открытия Воспитательного дома детей начали приносить туда все, кому только хотелось. Приносили туда действительно брошенных, приносили матери своих детей, «незаконнорожденных», как тогда именовали их, если их родители не венчаны в церкви; бедняки приносили и законнорожденных, чтобы избавиться от лишней обузы, приносили солдатки и солдаты своих мальчиков, чтобы избавить их от солдатчины, ибо питомцы освобождались от суровой обязанности военной службы; приносили, наконец, дворовые крестьяне.
В Воспитательном доме не спрашивали, откуда и чей младенец, и принимали всех. Случалось, что детей привозили и в каретах. Бывало, и часто, по праздникам в Воспитательный дом являлись кавалеры и дамы, чаще пожилые, приносившие детям «под номером таким-то» конфеты, наряды, а кормилицам подарки. Были среди питомцев дети, чем-либо отмеченные: у одних на груди оказывался выжженный знак, других находили с надетым на шею амулетом. Очевидно, это делалось родителями в намерении по этим знакам когда-нибудь разыскать своих покинутых детей.
Амулеты сохранялись, знаки, подобно родинке, были неистребимы, что питало в детях, когда они вырастали, и мечту об особенном, таинственном происхождении, и тщетную надежду на встречу с матерью и отцом, богатыми и знатными. Чаще всего бывало так, что именно чем-либо отмеченные дети оказывались брошенными раз и навсегда.
Питомцы получали в Воспитательном доме образование, сообразное намерению правительства создать особенную породу людей — кротких и вседовольных, полезных для общества, искусных мастеров.