Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
Как командующий Первым Белорусским фронтом могу сказать — нет. Войска устали и понесли потери в Кюстрин-Зееловской битве, израсходовали большое количество боеприпасов. Против нас также играла начавшаяся распутица, противник же мог пользоваться автострадами и железными дорогами — напомню, что перешив путей на нашу колею восточнее Одера, по всем необходимым нам направлениям, был завершен лишь к середине марта. Кроме того, мы имели сведения, что в Померании немцы накапливают значительные силы, готовясь нанести нам фланговый удар, начни мы наступление. Напомню, что Германия еще располагала мобилизационным людским ресурсом, а мощная германская промышленность, несмотря на бомбардировки немецких городов англо-американской авиацией, почти не пострадала, и вполне могла обеспечивать вермахт вооружением.
Наиболее уязвимой стороной немцев была уже ощутимая нехватка квалифицированного командного состава и обученных
Могу возразить — что в нашем планировании, на наших штабных картах, эти дивизии числились полноценными боеспособными соединениями! И мы хорошо помнили, как в ходе Зееловской битвы подобные фланговые удары по правому берегу Одера, нанесенные с обеих сторон, могли поставить наши войска на плацдарме в исключительно опасное положение. А недооценивать противника, еще на этапе планирования, бывает смертельно опасно.
И, хотя с Зееловских высот был виден свет пожаров в Берлине, совершенно невероятно, чтобы можно было быстро взять этот большой и сильно укрепленный город даже в конце марта, когда в состав его гарнизона входили, кроме бывших там в апреле, еще пять армейских дивизий. Если даже при обороне его силами галицийских изменников, фольксштурма и ПВО, бои в Берлине затянулись на десять дней. Притом, что наши войска в районе Берлина, вырвавшись вперед, не имели бы поддержки с флангов. Подводя итог, могу сказать — да, с учетом современных знаний о силах противника и их реальной боеспособности, вероятность успеха была. Но во-первых, в тот момент мы никак не могли это знать, а во-вторых, за планирование операции с вероятностью, а не уверенностью в победе, ставят неудовлетворительную оценку слушателю любой военной академии на экзамене. И не было причин настолько спешить!
Сторонники наступления в феврале-марте приводят главным аргументом то, что в этом случае Советская Армия имела возможность встретиться с тогда еще союзниками не за Рейном, а уже на французской территории. А наиболее горячие головы утверждают, что у нас был шанс взять и Париж! Заявляю, что задача наступления вглубь Франции даже не ставилась нашим войскам, и в более позднее время! В то же время факт нашей встречи с англо-американцами примерно у франко-германской границы показывает правильность расчетов Ставки, установившей именно такие сроки.
Следует также учесть, что к концу марта были перемолоты последние оставшиеся у немцев значительные силы люфтваффе, в боях над Зееловским плацдармом. Ряд танковых частей вермахта, еще в феврале снятых с Одера и направленных «пожарной командой» на Западный фронт, уже был «сточен» там до полной потери боеспособности. В то же время Первый Белорусский фронт успел получить большое число новой техники, как танки Т-54-100, и новейшие машины ИС, поступающие в тяжелые танковые полки взамен КВ-54, в тылах фронта удалось организовать полигон для эффективного обучения экипажей. Была значительно усилена артиллерия, особенно крупных калибров. Развернута аэродромная сеть, с искусственным покрытием (металл). Войска отдохнули и пополнились до штата.
Все было готово для наступления на Берлин. И никаких сомнений в успехе уже быть не могло.
Север Франции
Михаэль Виттман стоял на башне танка и обозревал в бинокль будущее поле боя.
Забавно, но танк был русский, Т-54. И получил его Виттман благодаря налету «рус фанер», на марше от Зеелова к Берлину. Две или три тени возникли над колонной, совсем низко и почти бесшумно, как летучие мыши, высыпали по нескольку десятков кумулятивных ПТАБов, и исчезли прежде, чем приданный батальону «фирлинг» начал беспорядочную пальбу. В итоге, сгорели три «штуга» и «пантера», потери положено было восстановить, и на ремонтном заводе в Берлине Виттман увидел этот русский танк. Подорвался на мине, но повреждения ходовой минимальные, сумели вытянуть и привести в боеспособное состояние.
И ведь он, Виттман, сначала не хотел брать этот трофей! После того, как посидел
В общем — «тигренок». Повезло и с мехводом, унтер-офицер Финке был танкистом со стажем, застал еще Францию и самое начало русской кампании, был ранен и комиссован, а сейчас, по новым правилам, возвращен в строй. Воевал он на «тройке», что тоже было удачей — те, кто был знаком лишь с «тиграми» и поздними версиями «пантер», где передачи переключались буквально, двумя пальцами, причем не требовалось включать-выключать главный фрикцион, вряд ли сумели бы привыкнуть к более примитивному русскому управлению, требующему еще и немалой силы. Впрочем, усилие на рычагах было терпимым — не то что у Т-34 начала войны, когда водителю надо было напрягать спину и давить коленом, здесь физически здоровый человек вполне мог справиться одной рукой. А маневренность у русского танка оказалась просто изумительной, как и проходимость, грязи, в которой вязли «тигры», он просто не замечал.
Весь февраль немецкий фронт у Гавра еще кое-как держался, упруго подаваясь назад, но часто огрызаясь контратаками, иногда даже успешными. Приходилось участвовать и 101-му батальону, потери за все время составили восемь машин, за три десятка уничтоженных «шерманов» и «кромвелей». Американцы не умели взаимодействовать танками и пехотой настолько же хорошо, как немцы, и в последний год, русские — и потому внезапный огонь из засад оказывался против них эффективным. Но даже если удавалось нанести англосаксам урон, развить успех своей атакой удавалось очень редко. И постоянная усталость — поскольку днем передвигаться по дорогам, и вообще находиться на открытой местности, было невозможно по определению, проклятые «джабы», истребители-бомбардировщики, гонялись даже за одиночными повозками и мотоциклистами, то передислокации, пополнение топлива и боезапаса, происходили ночью, а затем наступал очередной боевой день — и если стоя в резерве в тылу можно было выспаться, то на передовой спать приходилось урывками, на закате и перед рассветом. Но храбрые дойче зольдатен держались, и потери янки и англичан были, пожалуй, не меньше, если не больше!
Оборона вокруг плацдарма рухнула первого марта. Никогда еще Виттман не видел такого количества самолетов в небе, и это был враг, а истребители люфтваффе не появлялись вообще! Немецкие позиции были буквально перепаханы, сровнены с землей градом снарядов и бомб — и лишь после этого американцы пошли вперед, неудержимой лавиной, почти не встречая сопротивления. Руан был взят четвертого марта, немцы беспорядочно отступали. Сильнейшей стороной германской армии до сего времени была логистика, когда все необходимое для боя всегда оказывалось в нужном месте в нужное время, теперь это было невозможно, преимущество здесь перешло к американцам. Спасало лишь то, что американская пехота, по меркам ветеранов Восточного фронта, была откровенно слаба, и что американские командиры низового звена, до полкового уровня, заметно уступали немцам. А еще изобилие живых изгородей, где так удобно прятать фаустпатронщиков, и минометы, бывшие на этом театре самым эффективным противопехотным оружием. Но авиация просто душила! Над Зееловскими высотами Виттман видел ожесточенные воздушные бои, люфтваффе отчаянно пыталось вырвать у русских победу. Возле Руана немецкие самолеты были замечены — счесть по пальцам одной руки. А «тайфунов» и «тандерболтов» становилось все больше, хорошо хоть не было ничего похожего на русские бипланы, бомбящие ночью прямо по огоньку зажженной сигареты — в темноте летали лишь бомбардировщики, на цели в тылу. В итоге, начались перебои со снабжением, чего раньше все ж не было, даже ночью не всегда удавалось полностью дозаправиться и пополнить боезапас, у тыловых объяснение было обычное — железнодорожную станцию разбомбили, перегружали на автомашины, едва проскочили в объезд, на шоссе разбит мост, все дороги в воронках.