Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
И воцарился ад. Даже сегодня в Марселе, как и во всей южной Франции, говоря «оккупация», обычно имеют в виду период с декабря сорок третьего года. Раньше тоже были репрессии, и существовали концлагеря, самым крупным из которых был Роменвиль — но прежде все же соблюдалась законность, и наказанию подвергались действительно виновные. При Достлере же угодить за решетку, и даже быть расстрелянным, мог абсолютно любой, по надуманному поводу, мельчайшему подозрению, лживому доносу, родству или даже знакомству с арестованным ранее, весьма распространенным было и взятие заложников по любой причине. Это было ужасно — немцы вели себя с нами, культурной европейской нацией, так, как мы позволяли себе разве что при завоевании Индокитая или Мадагаскара! Оттого, при первой возможности наша команда поспешила перебраться в итальянскую зону оккупации, куда входил Лазурный Берег. Там было гораздо безопаснее — если бы не маниакальная подозрительность итальянцев ко всему, связанному с
Мы ничего почти не знали про Восточный фронт, война казалась от нас бесконечно далеко, если не считать налетов англо-американской авиации на Марсель, Тулон, Лион, Тулузу. Новый 1944 год мы отмечали очень скромно, казалось невероятным, что это Лазурный берег, где совсем недавно кипела веселая жизнь. В январе мимо шли немецкие войска, походными колоннами, на восток, но им не было никакого дела до нас. Затем куда-то пропали итальянцы, и наступила тишина. Радиоприемники были конфискованы, и мы могли узнавать о том, что творится в окружающем мире, лишь со слов немногих соседей, и случайно попавших в руки газет. Информация была самой недостоверной. Вдруг оказалось, что русские уже на Одере, и вот-вот возьмут Берлин. Что они уже в Италии, уже рядом. Что они вот-вот ворвутся во Францию и перережут тут всех, не хуже африканских людоедов (о чем особенно много писали немецкие и пронемецкие газеты). Практическим же результатом был визит немецкого офицера, отвечающего за охрану этого участка побережья, с приказом о записи в «фолькспатруль», один человек от квартала был повинен выходить на пляж, чтобы поднять тревогу при попытке высадки русских или английских диверсантов. Мы согласились, тем более что охраннику полагалось оружие — а на опустевших виллах уже случались грабежи.
В тот день нас было на вилле двенадцать человек. Дюма, Тайе с женой и ребенком, кинооператор Клод Хульбрек с женой, мы с Симоной и нашими двумя малышами, еще приехал с женой наш старый друг Роже Гарри, директор марсельской фабрики анилиновых красителей, игравший для нас роль некоего «окна в большой свет», он привез нам не только новости, но и один из аппаратов, переделанный по нашей просьбе в Марселе. Мы не теряли надежды, что завтра все же удастся нырнуть, не привлекая внимания немецкого мотопатруля, ночное погружение считалось слишком опасным. Был обычный скучный вечер, все новости были уже рассказаны. Мы стояли во дворе и смотрели на припозднившихся детей.
Вдруг нас окружили какие-то вооруженные люди, появившиеся ниоткуда, как призраки. Много позже я узнал, как нам повезло, что дети еще не спали — иначе нас бы приняли за немецкую спецкоманду, и могли уничтожить без всякого предупреждения. Сначала я решил, что это британские коммандос, и пытался втолковать им, что мы все гражданские лица, не имеющие никакого отношения к этой войне. Затем мы узнали, что это русские — и в первую минуту, сильно напугались.
Мне приходилось бывать в России, в тридцатом. И у нас во Франции было много эмигрантов оттуда, и мы знали, что, вопреки сказкам Геббельса, там живут вовсе не дикари-людоеды, а белые люди, внешне похожие на нас. Однако же, эта огромная страна, нависающая над европейской цивилизацией, была нам непонятна — в то время, как Европа, это в большей степени традиция, поступательное плавное движение, русские развиваются скачкообразно, Россия это постоянный оборотень, метаморфозы которого неожиданны для нее самой, каждую эпоху она иная. Еще мне было известно, что русские совершенно не признают нашего индивидуализма — когда ты, «отдав обществу долг», дальше можешь жить в свое удовольствие. И отличаются крайней нетерпимостью к тем, кто не разделяет их принципов, и беспощадностью к врагам — вдруг они сочтут нас, формально граждан страны, входящей в Еврорейх, ответственными за бесчинства немцев на Остфронте? Будь на их месте солдаты Достлера, они могли бы расстрелять нас всех прямо тут. Мне было страшно — но я считал ниже своего достоинства показывать это, тем более понимая, что не спасло бы.
К моему удивлению, командир русских, услышав мое имя, стал очень любезен. Он совершенно не владел французским — но мы смогли кое-как объясниться на довольно плохом итальянском, вставляя английские и немецкие слова. Прежде он спросил, что мне известно о немцах, где находятся их войска. Я честно ответил, что ближайшая комендатура в четырех километрах по побережью, там же находится один из «опорных пунктов», занятый, насколько я мог видеть, ротой солдат с несколькими полевыми пушками. Шесть таких импровизированных фортов прикрывают почти стокилометровый участок берега, дальше к западу начинается уже зона ответственности морской крепости Тулон. На маяке у входа в порт Ниццы — гарнизон
— Благодарю! — сказал русский — а теперь лучше спуститесь в подвал, мсье Кусто, со всеми. Сейчас тут будет очень жарко. А вам еще фильм про какое-нибудь «подводное путешествие» снимать. И не возражаете, если мы временно воспользуемся вашим транспортом — прокатиться до комендатуры?
В подвале было тихо и полутемно, лампочка едва горела. Прошло полчаса, или час, и вдруг раздался страшный грохот, с моря стреляли линкоры и крейсера, судя по калибру, тяжелые снаряды рвались, как казалось, совсем недалеко, дом трясся, как при землетрясении, осыпалась штукатурка.
— Стекол не останется — сказала Симона, едва успокоив напуганных детей — эти русские могли бы и предупредить, я бы срочно оклеила бумагой!
Обстрел прекратился. Но стали слышны пулеметные очереди, в той стороне, где был немецкий опорный пункт и комендатура. И шум с берега, похожий на прибой. Я решился все же выглянуть наружу, дверь не была заперта, и часовой отсутствовал — значит, русские все же не считали нас пленниками?
Пляж и причалы были заняты множеством плавсредств самого разного вида, от яхт и рыбачьих лодок до буксиров и самоходных барж, и с них горохом прыгали на берег солдаты. При кажущемся хаосе, в итоге был железный порядок, толпа мгновенно превращалась в взводы, роты, имеющие свои задачи, с пляжа исчезали бегом, таща минометы, пулеметы, ящики с боеприпасами, какие-то части бежали по дороге, влево или вправо, или за дома. Вдали снова вспыхнула стрельба, быстро завершившаяся, очевидно это были последние минуты немецкого патруля, что десяток немцев мог противопоставить такой силе? В той стороне, где комендатура, что-то сильно горело, и я мысленно поблагодарил себя, что не снял виллу там. Тогда я просто желал реже видеть немцев, сейчас же представлял, какой ад там творится, ведь несколько бортовых залпов линкора должны были снести не только немецкие укрепления, но и несколько кварталов вокруг.
— Идите спать, мсье Кусто — сказал мне уже другой русский, на столь же ломаном итальянском языке — если немцы прорвутся, мы вас разбудим, и вывезем в безопасное место, конечно же, с вашей семьей и командой.
Утром я обнаружил вокруг оживление. На соседней вилле похоже, расположился русский штаб, на берегу и во дворе стояли малокалиберные автоматические зенитки, задрав стволы к небу, на причале кипела работа, русские солдаты разгружали баржу, таская ящики и мешки, тут же их грузили в подъезжающие автомобили — американские «дожди» и реквизированные немецкие — в одном из них, со следами пуль на кузове, я узнал «Опель-блиц», в котором еще вчера мимо проезжал патруль. Наша же вилла была занята той самой командой, что побеспокоила нас ночью, впрочем, они не сильно нас стеснили — самым неприятным для меня было то, что русские заняли нашу мастерскую, вместе с оборудованием, и не дозволяли нам туда заходить. Зато нас кормили завтраком и обедом из полевой кухни, пища была простая, но сытная — очень густой суп, который русские называли «борщ», подобие мясной каши, именуемое «гуляш», картошка, черный хлеб. На востоке гремело, все сильней и ближе, на западе было тихо. Два или три раза появлялись немецкие самолеты, и сразу исчезали, провожаемые бешеным огнем русских зениток. Затем мне показалось, что я слышал и с моря звуки канонады, после я узнал, что это русско-итальянский флот разбил тулонскую эскадру, и с сожалением подумал о судьбе своих бывших сослуживцев, которых немцы, наверное, заставили идти в бой.
Мне все же удалось увидеть, что русские делали в нашей мастерской. На второй день меня позвали помочь разобраться с нашим компрессором. И я с удивлением увидел на стеллажах целый десяток русских аппаратов, явно серийной, заводской сборки, очень похожих на мой «акваланг»!
— Сожалею, мсье Кусто, но мы были первыми — сказал русский — АВМ-1, состоят на вооружении советского флота с сорок второго. Ну а вы, насколько мне известно, впервые испытали свой, лишь в апреле сорок третьего.
Я был чрезвычайно удивлен. В СССР известно о моей работе? Ответ на этот вопрос я получил несколькими днями спустя.
7 апреля стрельба на востоке стихла. А к вечеру того же дня на шоссе появились колонны русских танков. Низкие, с длинными пушками, они выглядели гораздо мощнее наших довоенных. Впрочем, мне довелось видеть и те старые машины — мы все, я, мои друзья, наши семьи, стояли в толпе нарядных жителей Ниццы, когда генерал де Голль торжественно вступал на французскую территорию во главе своих войск. Генерал ехал на танке В-1, как было объявлено, том самом, на котором сражался в сороковом году, еще два таких же танка шли следом, во главе строя русских Т-34, но с французскими опознавательными знаками. За ними двигалась мотопехота, на американских «студебеккерах», солдаты в черных беретах кричали и махали руками.