Морской волк. 3-я Трилогия
Шрифт:
— Принимай нас, прекрасная Франция — сказал русский, которого отчего-то называли английским именем «Брюс» — впрочем, как товарищ Сталин решит, так и будет.
Вечером того же дня меня посетил уже другой русский, судя по всему, высокопоставленный чин их тайной полиции НКВД, или контрразведки. Впрочем, он был весьма вежлив, и сведущ в морских делах.
— Разве вы не слышали, мсье Кусто, что у нас в СССР задача освоения морских богатств была поставлена еще задолго до войны? Сделать правда удалось немного — но замыслы были интересные и широчайшие. Может быть, у вас во Франции издадут романы нашего Беляева — про человека-амфибию, и подводные фермы. Или Григория Адамова — про «изгнание владыки»: подводные города и заводы, с многочисленными портами-ангарами для подводных лодок класса «пионер», подводно-подземные тоннели, для круглогодичной навигации по Севморпути. Это конечно фантастика — но идеи были всерьез. Ведь
Я слушал и кивал. Не понимая пока, что же требуется конкретно от меня.
— Мсье Кусто, сейчас идет война — сказал русский — и никто не может оставаться в стороне. Есть мнение мобилизовать вас и ваших людей в инженерно-гидрографическую службу «свободной Франции». Генерал де Голль не возражает — но поскольку он пока не располагает военно-морскими силами, получать задачи и довольствие вы будете от командования Средиземноморской эскадры СССР. Или от флота «народной Италии», что по сути одно и то же. Если уж у вас есть документ Международного Комитета, подписанный итальянским адмиралом Таоном ди Ревелем — то возможно, вам больше подойдет формально подчиняться итальянцам? Вы вправе оставить с собой ваших людей — и, конечно же, должны будете принять в свою команду наших, по штату. Корабль с экипажем, для обеспечения водолазных спусков, мы выделим. Мсье Кусто, я знаю, что вы заняты сейчас своими экспериментами по усовершенствованию своего аппарата — но у нас, как вы видели, есть серийный образец, и писанное наставление по погружениям с ним, все вполне нас удовлетворяет. Впрочем, если вы найдете, что можно улучшить, мы будем этому рады. Если вы согласны, то собирайтесь, считайте себя уже на службе. Базироваться будете пока в Специи, а там посмотрим.
— А если бы я не согласился — спросил я у русского уже после, когда наша колонна из двух «студебеккеров» с имуществом, двух наших автомобилей, и броневика с охраной, двинулась на восток.
— Тогда, мсье Кусто, нам пришлось бы обойтись с вами, как с гражданином Еврорейха, отказавшимся сотрудничать — был ответ — ничего страшного, всего лишь заключение в лагерь военнопленных, до окончания войны.
В нашей команде было три взвода — водолазы, такелажники, мотористы — итальянцы и русские. Моим помощником «по строевой части» был русский капитан-лейтенант. Основной задачей была расчистка портов — и если «тяжелые» водолазы хорошо справлялись с работами под водой, вроде резки и сварки металла, то аквалангисты были вне конкуренции при разведке. Италия, южная Франция — война закончилась, но мои перспективы на родине были неясны. Французский флот практически перестал существовать, и что еще хуже, его неспособность помочь Франции в большой европейской войне вместе с плачевным состоянием французских финансов вызвала последующий застой и запустение. Но у меня оставалась работа на упомянутый мной «Международный Комитет по исследованию Средиземноморья», который отнюдь не прекратил свое существование после войны — теперь там заправляли СССР и Народная Италия, при малом участии Югославии, Болгарии, Греции, была приглашена и моя команда, причем русские были столь щедры, что подарили нам тот самый корабль, с которого мы ныряли еще в сорок четвертом — морской тральщик, переделанный в водолазно-спасательное судно. По заданиям Комитета, мы занимались больше подводной археологией, чем океанологией, искали затонувшие древние суда, в греческих и турецких водах удалось сделать действительно ценные находки.
Я назвал свое первое судно «Калипсо». Затем появились и другие. Когда по инициативе СССР при ООН была основана Международная Организация по исследованию Мирового Океана и эксплуатации его ресурсов. Центром ее стал Океанографический Музей и Институт в Монако, место директора которого я получил в пятьдесят первом. Были экспедиции во все моря нашей планеты, и спуски в их глубины, и издание Энциклопедии Океана. Мне не раз приходилось бывать в Москве, Ленинграде, Мурманске, Севастополе, наше сотрудничество с советскими учеными было очень плодотворным, никогда не прерываясь, даже когда наступали политические осложнения.
Но я иногда спрашиваю себя — случилось бы все это, не будь той встречи с русскими в сорок четвертом году?
Тулон
Капитана 1-го ранга Мальгузу, командира крейсера «Алжир», прежде никогда не били.
Гестаповцы ворвались рано утром, выбив дверь, в квартиру, где месье капитан мирно спал с малышкой Франсуазой. Женатым морякам было совершенно необязательно ночевать на борту — и не только женатым, любой француз поймет. Что
Но он, Мальгузу, совершенно ни при чем! Он никогда не был заговорщиком — всего лишь мирный буржуа, носящий мундир, военная служба ведь такая же работа, не хуже других? Это какая-то ошибка — за что меня арестовали? Это произвол!
Ему не дали даже толком одеться, сунули в фургон. Что стало с Франсуазой, капитан не видел — может, немцы отпустят совершенно постороннюю даму? Хотя ходили слухи, что сейчас из гестапо не отпускают никого — у всех, туда попавших, выбор, или в концлагерь, или на тот свет.
Его бросили в холодную камеру, не дав ни пищи, ни воды. И словно забыли о нем. В голову лезли самые черные мысли. Последнее время и в кают-компаниях, и в матросских кубриках кораблей Тулонской эскадры открыто говорили — мы ничего не должны немцам! И дуракам ясно, что никакой прибыли с этой войны не будет — свое бы сохранить! Итальяшки удачно переметнулись, еще и в число победителей войдут — а мы чем хуже? За семьдесят лет эти проклятые боши трижды на нас нападали, какое тут к чертям германо-французское единство? Жалование выдают в «евро», на которые сегодня даже на «черном рынке» почти ничего не купишь, а завтра с этими бумажками лишь в сортир! А ведь в прошлую войну мы с русскими были на одной стороне. Даже наш Маршал наконец понял — и где он теперь, неизвестно, боши даже видимость «союзников» отбросили, ведут себя с добрыми французами хуже, чем мы с неграми на каком-нибудь Мадагаскаре. Мы бошам нужны лишь как пушечное мясо, сдохнуть за их интерес — как там этот, с московского радио говорил, «попали на Верден в чужой, проигранной войне». И об этих разговорах знал весь флот — а значит и немцы тоже, ведь их агенты повсюду! Неужели они сейчас решили предъявить счет к оплате — но ведь он, Мальгузу, никогда не был зачинщиком подобных бесед, а лишь не мешал им! И конечно, немцы не станут подозревать его, офицера французского флота, в симпатии к коммунистам — партии пролетариев и клошаров, а не приличных людей! У него нет никакой особой вины перед немцами — значит, его арест это ошибка, которая скоро разъяснится!
Двое эсэсманов потащили его по коридору, как неодушевленный объект. Их остановил шарфюрер, сказав — этого не в «отбивочную», Маэстро Фауст займется им сам. Допросная была похожа на бедно обставленную кухню с кафельным полом и стенами, на полках какие-то банки, тарелки, роскошная коллекция ножей вызвала у француза смутную тревогу. Его усадили и пристегнули к стулу рядом с разделочным столиком, и Мальгузу с ужасом узрел, что оный столик снабжен странного вида зажимами. Его пальцы вставили в них, больно зафиксировали — и оставили капитана в одиночестве, на несколько тягостных минут.
Вошел гауптштурмфюрер СС, еще молодой, блондин образцово арийской внешности — держа в руке, как ни странно, пучок зелени. Бросил его на столик рядом с руками командира «Алжира-Аахена-Вилката» и стал придирчиво выбирать нож. Мальгузу дернулся, пытаясь отодвинуться от проклятой разделочной доски, но зажимы были прочны как тиски, а стул привинчен к полу. Немец наконец-то выбрал здоровенный нож и, не обращая внимания на онемевшего француза начал мелко рубить зелень. Блестящее лезвие бешено сновало в считанных миллиметров от кончиков пальцев, ни разу не задев их. Мальгузу терпел минуту, потом заорал — что вы делаете?
— Зелень рублю — добродушно отозвался эсэсовец — если ее не измельчить, то она не сможет отдать кушанью всего своего аромата; искусство кулинара состоит в том, чтобы выжать из каждого компонента абсолютно все, что в нем есть, и сделать это изысканно.
— Зачем вы запугиваете меня — вскрикнул Мальгузу, не отрывая взгляд от мелькающего ножа — я и так скажу все, что знаю! И я готов в бою доказать верность Еврорейху. Что вы от меня хотите?
Немец будто не услышал. Лишь через несколько секунд, не прекращая своего занятия, бросил небрежно: