Мортем
Шрифт:
Мне не к кому обратиться за советом. Никогда и ни с кем я не обсуждал эту тему. Я не смог сказать о своём даре ни маме, ни бабушке, ни Лере, ни Юрке. Я боялся говорить об этом с врачами. И сейчас мне не у кого попросить совета.
Что будет, если я опять промолчу? С человеком, пусть и несимпатичным мне, случится несчастье. И снова я буду в этом виноват.
Я пишу, и понимаю, что эти записи мне не помогают. Мне плохо! Мне тяжело! Эта ответственность придавила меня так, что даже дышать трудно. Как будто я несу
После смерти Леры, в больнице я постоянно вспоминал наш последний разговор, нашу ссору. Я помню всё, что сказал ей тогда. И не могу простить себя. Но не только за то, что ей тогда наговорил. Я обвиняю себя в том, что не почувствовал, как мало осталось ей жить. Если бы я тогда понял, что ей грозит, я мог бы предостеречь её, спасти. Если бы я почувствовал холод, как чувствовал всегда, я бы заткнулся, извинился и проводил бы её домой.
Может быть, это было проклятие, наказание за то, что я не использую свой дар и не пытаюсь никого спасти. Смерть предупредила меня, прежде чем забрать сестру. А я сделал вид, что ничего особенного не произошло. Я не принимал, отвергал свой дар. И тогда смерть забрала Леру.
Жизнь показала мне, что отсидеться, спрятаться не получится. Если ты видишь смерть, надо попытаться её предотвратить. Но будут ли слушать меня? Станет ли разговаривать со мной, например, тот же Волобуев? Наверное, это не важно. Моё дело рассказать. А уж что делать с этой информацией, каждый решит для себя сам.
IX
Я повторяю прежнее опять…
Следующие дни Феликса были настолько похожи друг на друга, что иногда казалось, что это один нескончаемый день. День, который состоял из работы и сна.
С утра – кухня в ресторане быстрого питания, потом до самой ночи поездки по городу. Еда – на ходу, на бегу. Потом короткий чёрный сон без сновидений, который совершенно не помогал, не давал отдыха. И снова работа.
К вечеру в голове гудело от шума улиц и грохота метро. Лица клиентов сливались в одно большое бледное плоское лицо. Оно было хмурым и озабоченным, как большинство лиц в транспорте и на улице. Засыпая, Феликс видел это лицо и понимал, что завтра утром всё начнётся сначала: картошка фри, котлеты, булочки, салат, а потом коробки и пакеты. И среди этой монотонной суеты не было времени (да и желания) продумать разговор со следователем. Феликс отмахивался от мыслей и предчувствий, и они сдавались, растворялись в усталости.
Почти каждый день звонил Юрка. Приглашал в гости и на работу в свой отдел. Такое впечатление, что он решил взять Феликса измором. И это у него начало получаться. Феликс понимал, что вместо того, чтобы искать третью работу лучше найти одну, но хорошо оплачиваемую. Будет больше денег и больше свободного времени. Тем более, что необязательно работать у Юрки всю жизнь. Можно перейти ненадолго, отдать долги, а потом до конца жизни ездить курьером.
И когда телефон (старый поцарапанный
– Феликс Сергеевич? – поинтересовался женский голос из трубки.
Голос был приятным. И даже не женским, а девчачьим. Как будто звонила девочка-подросток. Феликс усмехнулся, раздражение пропало. Бедная девочка зарабатывает как может, пусть расскажет ему о чудесной банковской карте, которая решит все его проблемы.
– С вами говорит следователь Златовицкая, – ошарашила Феликса «девочка-подросток». – Я по поводу вашего заявления о пропаже айфона. Вам удобно разговаривать?
Следователь Златовицкая готова была пообщаться с Феликсом завтра в любое удобное для него время в том же самом кабинете, где он встречался со следователем Волобуевым.
Что такое? Неужели сбылось проклятие Юрки, и Волобуева, действительно, хватил инфаркт? Или он просто ушёл в отпуск, а свои дела передал на время следователю с приятным голосом. А может, он серьёзно заболел? Лежит сейчас в больнице в реанимации в тяжёлом состоянии.
Феликс отругал себя за то, что не решился предупредить противного следователя о грозящей ему опасности. Неужели его предвидение сбылось?
На следующий день Феликс снова отправился в хорошо знакомое ему отделение полиции.
Следователь Златовицкая сидела за столом следователя Волобуева, сложив руки на столе, как прилежная ученица и задавала Феликсу вопросы, которые не задал ему в своё время Волобуев. Держалась и выглядела она строго – тёмно-серый костюм, белая блузка, гладкая причёска, неброский аккуратный маникюр. За всё время разговора следователь Златовицкая ни разу не улыбнулась.
– Теперь вы будете вести моё дело? Я имею в виду, вы до конца его доведёте? Или снова передадите следователю Волобуеву, когда он вернётся? – спросил Феликс, когда все вопросы были заданы, ответы получены, а бумаги подписаны.
– Я буду вести ваше дело, – ответила Златовицкая. – Будем надеяться, что ваш айфон рано или поздно найдётся.
– Простите, пожалуйста, за такой вопрос. А что случилось со следователем Волобуевым?
– Это не имеет отношения к делу, – строгим официальным тоном ответила следователь Златовицкая.
– Извините, пожалуйста, но для меня это очень важно. Скажите, пожалуйста, он умер?
Следователь так посмотрела на него, что Феликс понял, что угадал.
– Пожалуйста, скажите, отчего он умер.
– Почему вы задаёте мне такие вопросы? Почему вы решили, что он умер?
Несмотря на свою показную строгость, следователь Златовицкая была милой и симпатичной, а ещё очень молодой. И Феликс решился. Впервые в жизни решился рассказать то, что никогда никому не рассказывал – о своём предвидении, своём даре. Следователь Златовицкая выслушала его серьёзно, без улыбки, ни разу не перебила. Когда он закончил, сказала:
– Правильно было бы ответить, что всё это вам показалось. Но я сама однажды была участницей событий необъяснимых и странных, можно сказать, мистических. Поэтому я не знаю, что вам ответить.