Московская хроника 1584-1613
Шрифт:
Вместе со всеми жителями Москвы Шуйский стал строить всяческие козни, чтобы извести и убить Димитрия со всеми его близкими раньше, чем прибудут иноземцы. Происки Шуйского. Когда, однако, этот дьявольский замысел по воле божией был раскрыт, многие попы и стрельцы были схвачены и подвергнуты пытке, и все они показали, что князь Василий Шуйский замыслил измену. Попам пришлось претерпеть пытку, а виновных стрельцов Димитрий отдал их товарищам, чтобы те убили их каким угодно способом и объявил, что того из них, кто первый наложит руку на этих предателей, он будет считать непричастным к этому заговору. Тогда стрельцы, как собаки, набросились на виновных, чтобы показать свою невиновность, и так растерзали их зубами, что нельзя было разобрать, где какой кусок находился. Собираются казнить Шуйского. Корифея этой измены, князя Василия Шуйского, он тоже повелел заключить в тюрьму и сначала отдать палачу, чтобы тот на дыбе хорошенько угостил его плетьми, а потом приговорить к смерти. Но когда его привели на место казни между Кремлем и каменными торговыми лавками, где ему должны были отрубить голову, объявили о его преступлении и о приговоре, и палач, раздев его, уложил его голову на плаху, чтобы отрубить ее топором, прискакал от царя из Кремля немец Мартин Сибельский, некрещеный мамелюк родом из Пруссии, в руках у него была царская шапка, он махал ею и кричал, чтобы палач остановился,
К какому великому несчастью привело это неуместное милосердие, будет сказано дальше в надлежащем месте. А Димитрий сделал бы лучше, если бы казнил обличенного мошенника и предателя, вместо того, чтобы помиловать его, и не дал бы заржаветь мечу, которым он должен был пресекать зло, и тем самым не дал бы повода к еще большему вреду и несчастью, горю и бедствию. Димитрий полагал, что теперь он выказал достаточно строгости в отношении этого князя и примерно наказал его, что заставит остальных предателей остерегаться и не идти больше на какое-либо подобное злое дело. Поэтому он впал в благодушное спокойствие и жил без всякой опаски. [245]
245
Тайный заговор против Лжедимитрия I, руководимый Шуйскими, возник еще в июне 1605 г. Московская знать, расправившись с Годуновыми с помощью самозванца, стремилась теперь избавиться и от последнего, с тем чтобы посадить на московский престол своего представителя. Наиболее вероятными претендентами на царское звание были Шуйские. Вот почему Шуйские, по словам Платонова, “очертя голову бросились в агитацию, возбуждая московское население против нового царя, еще не успевшего приехать в свою столицу” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Заговор, по-видимому, был раскрыт в первые дни после прибытия Лжедимитрия I в Москву, так как уже 30 июня должна была состояться отмененная в последнюю минуту казнь В. И. Шуйского, а в июле Шуйские были сосланы в галицкие пригороды (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Помилование Шуйского Буссов считает “неуместным милосердием” со стороны Лжедимитрия I, имевшим трагические последствия для самого самозванца. Опала на Шуйских повлекла за собою и другие расправы и казни. “Новый летописец” сообщает о тайных пытках и казнях людей и среди казненных называет Петра Тургенева (ПСРЛ, т. XIV, стр. 67). Казнь стрельцов, отданных якобы Лжедимитрием I на расправу их товарищам, “Новый летописец” относит к другому времени — к весне 1606 г., причем, согласно “Новому летописцу”, инициатором этой расправы был Петр Басманов (ПСРЛ, т. XIV, стр. 68). Эпизод с казнью стрельцов подробно описан И. Массой и отнесен также к весне 1606 г. (И. Масса, стр. 122 — 124). Платонов указывает, что волнение стрельцов случилось во время великого поста, который в 1606 г. начался 3 марта (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 222).
Вероломные князья и бояре держались некоторое время скромно и покорно, точно они примирились со своим поражением, для того чтобы Димитрий окончательно успокоился и не опасался никакого зла с их стороны. Они ездили с ним в поле, на охоту и на другие развлечения, прикидывались веселыми и довольными, тогда как в душе таили только хитрость, выжидая случая. В шести милях от Москвы расположен большой монастырь, называемый Вязёма. Игра у с. Вязёма, при которой могло произойти несчастье. Там Димитрий велел на масленицу сделать снежный вал, чтобы учить своих князей и бояр, как они должны оборонять, осаждать, штурмовать и брать крепости. Он взял с собой свою немецкую стражу, два отряда польских конников и всех бывших при дворе князей и бояр. Конников он поставил в поле, неподалеку от монастыря.
Князей и бояр он поставил в снежную крепость, назначив одного из них начальником и воеводой, чтобы он вместе с ними защищал крепость. Сам же он хотел со своими немцами нападать и штурмовать. Оружием с обеих сторон должны были быть только снежки. Русские должны были обороняться снежками, а он хотел с таким же оружием идти в наступление и на штурм и попытать счастья, удастся ли ему взять у них крепость, или же они сумеют его отогнать. Воспользовавшись удобным случаем, немцы примешали к снегу другие твердые вещества и насажали русским синяков под глазами.
Царь сам бросился вперед, захватил со своими немцами укрепление и взял в плен князей и бояр, сам одолел посаженного им воеводу, связал его и сказал: “Дай бог, чтобы я так же завоевал когда-нибудь Азов в Татарии и так же взял в плен татарского хана, как сейчас тебя”. Он приказал еще раз начать эту забаву, распорядился принести тем временем вина, медов и пива, чтобы всем выпить за здоровье друг друга. Тут подошел к нему один боярин, предостерег его и сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев из-за твердых снежков, которыми те насажали им синяков и чтобы он помнил о том, что среди них много изменников, и что у каждого князя и боярина есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя и верхнее и нижнее оружие и нападают только со снежками, ведь легко может случиться большое несчастье. От предостережение царь принял близко к сердцу, прекратил игру и вернулся в Москву, где он вскоре узнал, что бояре затевали там предательство и намеревались убить сразу и его и всех его немцев, как только они вторично пойдут на штурм, решив оправдать это дело тем, что Димитрий и бывшие с ним немцы и поляки будто бы действительно имели намерение перебить и уничтожить в поле всех князей и бояр, тогда как отважный герой никогда и в мыслях не имел такого злодейства. [246]
246
Военная игра, которой, по словам Буссова, хотели воспользоваться заговорщики для расправы с Лжедимитрием I и его окружением, происходила, вероятно, в марте 1606 г. Буссов, закончив рассказ об этой игре, сообщает, что в это время Димитрий получил известие о выезде его невесты. Сообщение же о выезде Марины Мнишек в Россию дошло до Москвы в середине марта (см. грамоту Лжедимитрия I к Ю. Мнишку от 18 марта 1606 г.: СГГД, т. II, № 132). Сообщение Буссова о некоем “большом монастыре” Вяземе, находившемся в 6 милях от Москвы, ошибочно. В действительности в 6 милях от Москвы находилось село Вязема, принадлежавшее Борису Годунову. Там он построил дворец, обнесенный палисадником и окопанный рвом, и каменную церковь замечательной архитектуры. Вокруг церкви была воздвигнута деревянная ограда с острыми башнями, что делало ее похожей на крепость. Буссов принял ее за монастырь, так как монастыри обносились обычно крепостными стенами (Н. Устрялов, ч. II, стр. 205; История Москвы, т. I, 1952, стр. 178).
В это время Димитрий получил приятное известие, что его невеста находится в пути из Польши в Россию. Поэтому он послал ей за рубеж 15000 рублей на расходы, а также написал смоленскому дворянству (Ritterschaft), поскольку Смоленск — первая крепость от польской границы, чтобы они приготовились подобающим
Невеста праздновала свою Пасху с отцом, братьями, другими бывшими с ней родственниками и со всей свитой в замке Можайск, в 18 милях от Москвы. Димитрий ночью тайно уехал из Москвы с немногими людьми и появился среди своих милых гостей раньше, чем они его заметили. Он пробыл у них целых два дня, потом вернулся обратно и подготовил все, что было нужно для въезда.
На четвертый день после нашей светлой Пасхи, — а это было 24 апреля, — в Москву заранее приехал отец невесты, господин воевода Сандомирский, с небольшим сопровождением и был торжественно встречен князьями и боярами, а также стрельцами.
На восьмой день после этого, в день св. Филиппа и Якова, 1 мая, прибыла царская невеста, Марина Юрьевна. Царь послал ей навстречу всех своих придворных, князей, бояр, немцев, поляков, казаков, татар и стрельцов — около 100000 человек, великолепно одетых и разукрашенных. А сам, переодетый, в сопровождении еще двух всадников скакал на коне взад и вперед, расставляя народ направо и налево по своему усмотрению, а потом вернулся в Кремль. Он выслал невесте 12 верховых коней в дорогих попонах, а также седла, покрытые шкурами рысей и леопардов, с серебряными позолоченными стременами и оголовье с золотыми мундштуками. К каждой лошади был приставлен нарядно одетый московит, который должен был ее вести. Была выслана вперед и большая московская карета, обитая внутри красным бархатом. Подушки в ней были из золотой парчи, вышитой жемчугом. В карету были впряжены 12 белоснежных лошадей, а 12 верховых коней вели перед каретой. Князю Мстиславскому было велено в поле от имени царя произнести приветствие и принять невесту с ее братьями, зятем и всей свитой (comitat), и он с усердием выполнил поручение царя, после чего он приказал подвести к невесте упомянутые 12 верховых коней и карету с 12 белыми лошадьми и обратился к ней с просьбой не отвергать подарка, посланного любезным ее женихом, всемилостивейшим царем и государем, и соблаговолить пересесть из своей кареты в присланную и поданную ей карету любезного ее жениха. Когда она встала для этого, знатнейшие вельможи подняли ее с большим почтением на руки и перенесли в царскую карету.
Впереди шли 300 гайдуков, которых она привела с собой из Польши, со своими дудами и барабанами. За ними следовали в полном вооружении старые польские конники Димитрия, служившие ему раньше в походах, в каждом ряду по 10 человек с барабанами и литаврами, за ними 12 верховых коней, высланных невесте, после них ехала царская невеста, по обеим сторонам кареты ехала конная сотня копейщиков, а 200 немецких алебардников шли пешком рядом с ее каретой.
За каретой ехали на конях московские знатные вельможи с братьями и с зятьями невесты. Затем следовали приведенные невестой из Польши верховые лошади, украшенные с большой пышностью, которых вели по двое верховых, затем карета невесты, в которой она приехала из Польши в Россию. В нее были запряжены восемь серых в яблоках лошадей с выкрашенными в красный цвет гривами и хвостами. За этой каретой ехала гофмейстерина, госпожа Казановская, в своем собственном возке, запряженном 6 красивыми рыжими конями. После нее везли всех женщин в 13 каретах. Затем следовала прибывшая из Польши конница в полном вооружении с трубами, литаврами и дудами, за ними русская конница со своими набатами (Nabathen) больших размеров, чем другие барабаны или литавры, а за ними польские полковые фуры, повозки и весь обоз. У передних, а также у средних и у 3-х городских ворот стояли московские музыканты, которые своими трубами и барабанами производили много неблагозвучного шума.
Буря и ветер. Между Никитскими воротами и воротами у Львиного моста при въезде царской невесты поднялся такой же ужасный вихрь, как и при въезде Димитрия (о чем можно прочесть выше), что многими было истолковано как malum omen [247] .
В тот день многие московиты были опечалены тем, что у них появилось столько иноземных гостей, дивились закованным в латы конникам и спрашивали живших у них в стране немцев, есть ли в их стране такой обычай приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах. Они начали подозревать в этом опасность, особенно когда увидели, как из польских полковых фур вместе с другими вещами выносят по 5, по 6 и больше ружей. [248]
247
Дурное предзнаменование.
248
Приготовления к встрече нареченной невесты Лжедимитрия I начались еще в ноябре 1605 г. Наказ Яну Бучинскому, отправленному в ноябре 1605 года к воеводе Сандомирскому, определял порядок встречи Марины Мнишек на границе (СГГД, т. II, № 106). 23 января 1606 г. на границу для встречи Марины были направлены бояре: Михаил Нагой, князь В. Мосальский и А. Воейков (СГГД, т. II, № 118). Однако приезд Марины затягивался, несмотря на нетерпеливые послания Лжедимитрия I к Юрию Мнишку и понуждения со стороны его послов (СГГД, т. II, №№ 109, 110, 113, 116, 117, 119, 123, 127, 129 и т. д.). Почти четырехмесячная задержка выезда Марины в Россию мотивировалась то нездоровьем отца невесты, то недостатком денег, то ожиданием лучшей дороги, и т. д. В действительности причиной задержки была неуверенность Ю. Мнишка в прочности положения Лжедимитрия I в Москве. Мнишек не мог не знать, что в Москве существует заговор бояр против Лжедимитрия, которые еще осенью 1605 г. через Ивана Безобразова (гонца Лжедимитрия) тайно сообщали королю Сигизмунду III о намерении свергнуть Самозванца и возвести на престол сына короля Владислава. Знал Мнишек и о все возрастающей ненависти широких слоев русского народа к польскому ставленнику. Стремясь выгадать время, Мнишек оттягивал отъезд своей дочери всю осень и зиму, и лишь весной, после настойчивых требований Самозванца, Марина Мнишек выехала из Кракова. 2 мая (а не 1 мая, как пишет Буссов) Марина Мнишек прибыла в Москву. Описание Буссовым торжественного въезда царской невесты в столицу в общем совпадает с описанием его другими очевидцами (И. Масса, Паэрле и. др.). Многочисленная польская свита Марины (около 2000 человек), огромный обоз, в котором, по сообщению Буссова, везли, между прочим, и оружие, вооруженные отряды шляхты, сопровождавшие польских панов, ближних и дальних родственников будущей царицы (ее отца — Юрия Мнишка, ее брата — воеводы Саноцкого, ее дяди — воеводы Красноставского, Константина Вишневецкого, Стадницкого, Тарлы и др.) — все это произвело отрицательное впечатление на московское население. Москвичи, сообщает Буссов, удивлялись странному обычаю шляхты и панов являться на свадьбу во всеоружии. Наплыв в Москву, под предлогом царской свадьбы, большого количества вооруженных поляков, слишком развязное и наглое их поведение дали новые поводы для усиленной агитации против Лжедимитрия I.