Московская хроника 1584-1613
Шрифт:
Когда об этом стало известно Димитрию второму, он отрядил несколько тысяч человек, которые должны были спешно выступить, чтобы перехватить царицу и ее спутников на дороге. Московиты оставляют царицу. Когда они встретились, московиты обратились в бегство, кроме воеводы, который остался при царице. А царицу вместе с ее отцом и со всеми находящимися при них поляками, не причинив им никаких обид, ратники, посланные Димитрием вторым, доставили в Тушинский лагерь под Москвой. [324] Но царица, а также и ее отец и все находившиеся при них были скорее этим обрадованы, чем огорчены, поскольку они были твердо уверены, что это действительно ее законный супруг, с которым она венчалась в Москве. Ратникам же, которые были за ней посланы, было приказано под страхом смерти ничего другого ей не сообщать.
324
В рассказе о захвате Марины Мнишек и сопровождавших ее поляков Буссов не указывает, что Марина и остальные поляки, задержанные в России в 1606 г., были отпущены в Польшу согласно перемирию между Польшей и Россией, подписанному 25 июля 1608 г. Договор был заключен на три года и 11 месяцев, с 20 июля 1608 г. по 20 июня 1612 г. По этому договору польский король обязан был немедленно отозвать всех поляков, служивших у самозванца, а Юрий Мнишек и “его приятели” обязывались не называть самозванца царевичем Димитрием Ивановичем, а Марину “государыней московской” (Д. Бутурлин, ч. II, Прилож. № VIII, стр. 69). Трудно сказать, сознательно или по незнанию фактов Буссов умалчивает также о тех интригах, которые вели воевода Сандомирский и его ближайшие сторонники с Лжедимитрием II. Источники
Когда Димитрий получил сведения, что посланные им люди без всякого сопротивления со стороны московитов захватили царицу, и что они с ней на пути в лагерь, он обрадовался и развеселился, приказал выпалить несколько раз из больших пушек, а все ратники во всем лагере должны были в знак радости 3 или 4 раза выстрелить из мушкетов и других ружей.
Радость царицы обращается в печаль. Дорогой, приблизительно за 18 миль до лагеря, когда царица в карете радовалась и пела, один молодой польский дворянин набрался духу, подъехал к карете и сказал: “Марина Юрьевна, милостивейшая госпожа, вы очень веселы и поете, и стоило бы радоваться и петь, если бы вам предстояло встретить вашего законного государя, но это не тот Димитрий, который был вашим мужем, а другой”. Плохо это для него обернулось, лучше бы ему промолчать и предоставить все своему течению, ибо когда царица из-за этого сообщения так огорчилась, что ее радость и пение сменились на печаль и слезы, тот польский вельможа, которого Димитрий послал с ратниками за ней, заметил, что она огорчена и не так весела, как прежде, а потому спросил, отчего она так молчалива и печальна, когда она по справедливости должна еще больше радоваться, чем раньше, так как скоро приедет к своему государю. Она ему ответила: “Это верно, сударь, но я узнала кое-что иное”. В конце концов, по его неотступному настоянию она не смогла умолчать о том, кто с ней говорил и о чем и т. д.
А когда дворянин, признавшись в своем разговоре с царицей, указал также и на то, что не он один об этом говорит, а большинство в лагере об этом хорошо знает, вельможа приказал его, связанного по рукам и по ногам, отвезти в лагерь к Димитрию, а тот без долгого разбирательства приказал посадить его живым на кол, чего с ним не случилось бы, если бы он держал язык за зубами, ибо, как справедливо говорится: “Болтовня сгубила многих, кто прекрасно мог бы жить в мире и покое”.
И хотя царица прекрасно поняла, что ее кормят напрасными надеждами, ей все же пришлось выказывать больше радости, чем у нее было на душе, для того чтобы никто не заметил фальшивую игру. Однако она не поехала прямо в лагерь к Димитрию, а приказала разбить в четверти мили оттуда отдельный лагерь для себя и тех, кто был при ней, и они с Димитрием стали посылать вести друг другу и, наконец, порешили, чтобы отец царицы ехал в Польшу, а она осталась в лагере у своего супруга Димитрия (scilicet — ну конечно). Но от супружеской жизни они должны были воздержаться, пока Димитрий не овладеет московским престолом и не сядет на него. В этом Димитрий должен был поклясться перед богом, после чего он в радости отправился к царице: оба отлично справились со своим делом и приветствовали друг друга с плачем и слезами, очень ласково и любовно. В этот день благодаря этой комедии многих людей с прекрасным зрением поразила полная слепота. Перед всем народом она оказала Димитрию надлежащее уважение, как если бы он был ее возлюбленным супругом и государем, и он ей также. Это разнеслось по всей стране, и многие поэтому решили, что он verus Demetrius [325] . Отовсюду князья и бояре во множестве шли к нему в лагерь и сдавались. [326]
325
Истинный Димитрий.
326
После захвата Марины и Юрия Мнишек они были препровождены в Царево-Займище, где находился Ян-Петр Сапега, направлявшийся из Литвы с семитысячным войском в Тушино. 1 сентября Сапега, в отряде которого находилась Марина, подошел к Тушину и остановился в одной версте от стана. 5 сентября Лжедимитрий II имел первое тайное свидание со “своей супругой”, и только 10 сентября состоялся торжественный въезд Марины в Тушино. Польский посол Олесницкий и Ю. Мнишек, последний после четырехмесячного пребывания в Тушине, уехали в Польшу. Перед отъездом Юрий Мнишек выторговал у Лжедимитрия II в вечное владение Северское княжество, включив в него 14 городов, и 300 000 рублей, как только Лжедимитрий вступит в столицу (Д. Бутурлин, ч II, Прилож. №№ IX и X). Признание Мариной Лжедимитрия II способствовало осуществлению агрессивных планов самозванца в отношении городов Поволжья.
Шуйский, видя, что бог не шлет ему счастья, обратился к помощи дьявола и его орудий, стал вовсю заниматься колдовством, собрал всех слуг дьявола, чернокнижников, каких только можно было сыскать в стране, чтобы то, чего не сумел бы один, мог бы сделать другой. У многих беременных женщин он велел разрезать чрево и вынуть из него плод, а также убить много здоровых лошадей и вынуть у них сердце. Тем самым колдуны добились того, что если такое сердце куда-либо закапывали или зарывали, то люди Шуйского побеждали, стоило только воинам Димитрия перейти за эту черту. Если же московиты переходили за эту черту, то тогда поляки их одолевали.
Пришли из Москвы к Димитрию второму и многие знатные вельможи, среди них один именитый князь по имени Василий Мосальский, но как только он узнал, что это не прежний Димитрии, а другой, он со многими боярами вернулся через несколько дней в Москву и всенародно объявил, что это не Димитрий первый, а новый вор (ein neuer Worr) и обманщик. Когда москвичи узнали об этом, они стали говорить друг другу: “Если это так, то мы станем иначе относиться к этому делу, и вор (der Worr) с его поляками города не получит, даже если бы нам всем с женами и детьми пришлось бы отдать за это жизнь”. [327]
327
Сообщение Буссова о колдовстве Шуйского, если не является выдумкой самого автора, объясняется его легковерностью к подобного рода слухам, которые на страницах его записок встречаются не один раз. Следует отметить вообще, что для Буссова, лютеранина по вере, характерно тщательное собирание слухов, порочащих веру и обычаи русского народа. Факт измены князя В. Ф. Мосальского и переход его от Шуйского к Лжедимитрию II, а затем возвращение “со многими боярами” в Москву подтверждается дневником Сапеги. В записи от 31 августа там говорится: “Из того же села Глухова Мосальский убежал с несколькими знатными боярами в Москву к Шуйскому” (A. Hirschberg, стр. 184).
Они приняли со своим царем Шуйским решение послать в Шведское королевство и просить, чтобы им прислали воинских людей из чужих народов. С этой целью туда был послан для выполнения этого поручения именитый вельможа Михаил Скопин. [328] Московиты тем более старались и стремились добиться успеха в этом деле, что два отпетых негодяя и изменника, убежавших от Димитрия второго и прибежавших в Москву после прихода упомянутого князя Мосальского, взошли при всем народе на Лобное место и побожились, что это не прежний и не истинный Димитрии, а другой, Эти молодчики очень хорошо могли говорить по-московитски. Одного, лифляндца, звали Ганс Шнейдер, другого, немца из Австрии, — Иоганн-Генрих Карлос. Этот некогда попал к турку в Венгрии, ради денег дал себя
328
Широкое признание летом 1608 г. Лжедимитрия II царем и переход к нему на службу многих служилых людей, детей боярских и даже бояр крайне тяжело сказались на положении правительства Шуйского. У правительства не хватало войск для борьбы с интервентами и обороны Москвы. Шуйскому нужны были также силы и для подавления классовых выступлений крестьян и низов городского населения на подвластной ему территории государства. Стремясь найти выход из создавшегося положения, Шуйский обратился за военной помощью к шведскому королю Карлу IX. Для переговоров со шведами был послан Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, который выехал на Москвы в Новгород 10 августа 1608 г. (С. Белокуров, стр. 254). Переговоры закончились в Выборге 28 февраля 1609 г. Карл IX обязался прислать на помощь 5000 воинов за жалование 100000 ефимков (по Петрею — 32000 рублей) в месяц и за уступку Швеции Корелы (СГГД, ч. II, стр. 376).
329
Что является нечестивым и должно быть искуплено смертью.
330
О политической беспринципности иностранцев, находившихся во время “смуты” на русской службе, см. примеч. 105.
Когда Димитрий понял, что московиты не хотят сдаться добром, он послал господина Сапегу с 15000 человек к Троицкому монастырю, чтобы осадить его и с этой стороны преградить и отрезать пути подвоза к Москве. Под этим монастырем Сапега стоял так же долго, как и Димитрий под Москвой, и точно так же не смог взять его, как Димитрий не смог взять Москву. Этот монастырь лежит в 12 милях за Москвой, и туда, в гости к Сапеге, Шуйский послал из Москвы столько конников, сколько ему удалось набрать, а именно — 30 000 человек, поставив начальником над ними своего родного брата, Ивана Ивановича Шуйского.
Когда лазутчики донесли об этом господину Сапеге, он собрался и пошел навстречу московитам, они встретились под Воздвиженским и задали друг другу жару, причем Сапега дважды был отбит, и от этого у поляков затряслись длинные шпоры и душа ушла в пятки. Господин Сапега всяческими уговорами вернул им мужество. Он сказал: “Милостивые государи, если мы обратимся в бегство, все будет потеряно и ни один из нас не спасется. Отечество наше очень далеко отсюда. Почетнее умереть, как рыцарь, чем дать убить себя, как трусливую девку. Пусть каждый сделает во имя божие все, что в его силах, я пойду первым, кому честь дорога, тот пойдет за мной. При третьем натиске бог даст нам счастье и удачу, и враг будет в наших руках”. После этого они смело ударили в третий раз на врага, побили несколько тысяч московитов, так что те были вынуждены отступить обратно к Москве и очистить поле. В этот раз конница Шуйского настолько поредела, что после этого он никак не мог осмелиться выйти в поле без иноземцев. Сапега вернулся в свой прежний лагерь под Троицей, и московиты не тревожили его, пока из Швеции не прибыл Понтус Делагарди. [331]
331
После прихода Сапеги в Тушино был принят новый план военных действий, состоявший в том, чтобы блокировать Москву кругом и оккупировать в то же время замосковные и северные уезды. Тушинцы разделились на две части. Одна часть интервентов под начальством самого Лжедимитрия II и Рожинского оставалась в Тушине и должна была оттягивать на себя главные силы Шуйского. Другая часть во главе с гетманом Сапегой была выделена для оккупации замосковных городов и направлена была прежде всего на овладение Троице-Сергиевским монастырем, который прикрывал северный путь к Москве. Сапега, согласно дневниковой записи, двинулся к Троице-Сергиевскому монастырю 19 сентября с 16000 ратников (И. С. Шепелев, стр. 105), а не с 15000, как указывает Буссов. Русские войска, посланные Шуйским в помощь Троице-Сергиевскому монастырю под начальством И. Шуйского, в своем распоряжении имели, как донесли Сапеге лазутчики, 15000 воинов, а не 30000, как указывает Буссов. Буссов пишет, что неприятели “сразились” при селе Воздвиженском. Это неточность: войска поляков остановились при селе Воздвиженском, бой же, окончившийся так плачевно для русских, происходил при деревне Рахманцове (ПСРЛ, т. XIV, стр. 81). Троице-Сергиевский монастырь не был захвачен интервентами, но поражение русских войск в битве при Рахманцове окончательно подорвало авторитет боярского правительства Шуйского и усилило разложение в его войсках. “Бояре же приидоша к Москве не с великими людьми, а ратные люди к Москве не пошли, разыдошася вси по своим домам” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 82). 11 марта 1609 г. из Выборга к русской границе выступил во главе наемного войска, согласно договору, заключенному со Швецией 28 февраля 1609 г, шведский генерал Яков Делагарди (И. П. Шаскольский. Шведская интервенция в Карелии в начале XVII в. Петрозаводск, 1950, стр. 52). Буссов ошибается, называя его Понтусом Делагарди: последний, шведский фельдмаршал, был отцом Якова.
После этой битвы Сапега послал из лагеря небольшой отряд немцев, поляков и казаков разведать, нельзя ли овладеть некоторыми городами или добром привести их к присяге. Капитаном у них был испанец, по имени пан Хуан Крузати. Первый город, куда они пришли, назывался Переяславлем, он присягнул Димитрию второму. Другой город, Ростов, расположенный в 12 милях дальше в глубь страны и ранее присягавший Димитрию, воспротивился было, но это не привело к добру. 12 октября он перестал существовать, все постройки были обращены в пепел, многочисленные великолепные сокровища, золото и серебро, драгоценные камни и жемчуг расхищены, а в церквах были содраны даже ризы со святых. Св. Леонтия, который был из чистого золота, весил 200 фунтов и лежал в серебряной раке, воинские люди разрубили топорами на части, и каждый взял себе столько, сколько мог захватить. Митрополита Ростовского, князя Федора Никитича, они схватили и отвезли к Димитрию в большой лагерь под Москвой. Димитрий принял его милостиво и даже сделал его патриархом в подвластных ему землях и городах. Этот митрополит подарил Димитрию второму свой посох, в котором был восточный рубин ценою в бочку золота. [332]
332
Сообщение Буссова о переходе Переяславля на сторону Лжедимитрия II и о захвате и разгроме Ростова поляками 11 октября 1608 г. подтверждается другими источниками. И. С. Шепелев объясняет отказ Ростова от добровольного признания Лжедимитрия II “особым социальным обликом города”. Ростов был резиденцией митрополита, который считался в городе верховным лицом. В городе на 400 дворов посада было 70 церквей. Большая часть дворов принадлежала духовенству, которое сумело “удержать население от перехода к самозванцу, но оказалось не в силах организовать активное сопротивление интервентам” (И С. Шепелев, стр. 282). За отказ от добровольного признания самозванца царем тушинцы жестоко расправились с населением города. Митрополит Филарет (поставленный митрополитом Лжедимитрием I) был действительно отправлен в Тушино и наречен там патриархом. Сведения Буссова о ценностях, в частности о фигуре св. Леонтия из чистого золота, которые были расхищены интервентами в Ростове, из-за отсутствия других сходных известий проверить невозможно. Однако факт существования в православной русской церкви — преимущественно с иконной, плоскостной живописью — манекенного изображения святого, характерного для западной церкви, вызывает серьезное сомнение в достоверности этого сообщения.
Если и было разграблено золото, лежавшее в раке, то скорее всего речь идет не о фигуре святого, как по слухам мог предположить Буссов, а лишь о золотой ризе святого.
Судьба этого города послужила наукой очень богатому торговому городу Ярославлю, расположенному в 12 милях за Ростовом. Он согласился сдаться добром на следующих условиях: если царь оставит им их суд и не даст полякам нападать и налетать на них, бесчестить их жен и детей, тогда они сдадутся добром, будут ему верны и охотно сделают все, что смогут. Тогда одного шведа, по имени Лауренс Буйк, перекрещенного мамелюка русской веры, назначили туда воеводой, чтобы принять присягу от жителей — немцев, англичан и русских, — и именем Димитрия управлять там. Это было 21 октября сего 1608 г.