Московская сага (Книга 1)

Аксенов Василий Павлович

– В ближайшие месяцы мы должны быть готовы к серьезной конфронтации, - продолжал Блюхер, - может быть, к прямым столкновениям с очень сильным врагом. Японцы воевать умеют...
– он улыбнулся, - и любят.
– Улыбка командарма явственно говорила: "Как и мы это дело любим", и все присутствующие так и понимали.

Блюхер пересек комнату, остановился возле Никиты Градова, поставил ногу в сверкающем сапоге на перекладину стула.

– Именно у нас, на Дальнем Востоке, Никита Борисович, вы найдете применение своим стратегическим талантам. Я предлагаю вам стать моим начальником штаба в Хабаровске.

Пораженный Никита вместо лица командарма взирал на сверкающее

голенище. Все, улыбаясь, повернулись к нему. Предложение было из тех, о которых молодой командир может только мечтать! Это ли не трамплин для грандиозного взлета?!

– Это очень неожиданно, Василий Константинович, - пробормотал Никита.
– Мне начальником штаба?... В Хабаровске?...

Блюхер протянул ему руку:

– Ну, согласен?

– Как я могу отказаться от такого предложения?

Четко встал, оправил складки вокруг ремня, пожал протянутую руку. Вдруг подумал: что-то есть общее между Блюхером и покойным Фрунзе. Все присутствующие весело зааплодировали: красное воинство, боевое братство!

По окончании доклада Блюхер вышел в коридор в сопровождении Никиты и группы своих подчиненных из Хабаровска. На ходу он уже отдавал практические распоряжения:

– Комполка Стрельников будет вашим заместителем, Никита Борисович. Знакомьтесь. Комбат Сетаных назначается вашим старшим адъютантом. Остальных членов вашей группы подберете сами. Пока все. Вы свободны до двух часов тридцати пяти минут.

Тут же все разошлись. Никита медленно двинулся по коридору и остановился возле еще одной карты СССР - ими богат наркомат. Зелень долин и коричневый горб Урала, потом опять луговое разлитие Западной Сибири, подпирающие с юга кочки Алтая и... так далее... Хабаровск... Восемь тысяч километров от Москвы... Вероника бросит меня... Сзади кто-то сильно хлопнул его по плечу. Он вздрогнул. Этот стиль запанибратских отношений давно уже был изжит, что касается Никиты, то он ему даже и на гражданской войне не нравился, а теперь уж и подавно. Особенно если тебя со всего размаха хлопают, а потом еще и сияет прямо тебе в лицо какая-то полузнакомая физия из начсостава НКВД. Он не сразу узнал Семена Стройло. Со времен Нинкиного отъезда в Тифлис не только не видел, но и думать о нем забыл.

Стройло шумел:

– Поздравляю, комдив! Вот ведь удача! Значит, будем работать вместе! Меня только что назначили в особый отдел при твоем штабе!

– Простите, не имею чести вас знать, - со злостью сыграл Никита.

Стройло тут же уловил интонацию и сам сразу заиграл с коварством:

– Ну, чего ты, Никита, лейб-гвардию из себя корчишь! Мы ж с тобой чуть не породнились до того, как Нинка-то сбежала от своих троцкистских дружков в Тифлис...

Никита резко отодвинул его в сторону, мимолетно удивился, что не такой могучий человек оказался, как ожидалось, и быстрыми шагами удалился. Стройло с кривой улыбкой смотрел ему вслед. Выдуманный и давно забытый пролетарий в нем теперь проснулся и был глубоко уязвлен.

Никита направился прямо во временный кабинет Блюхера. Командующий что-то писал, сидя под портретом Сталина. Никита решительно приблизился.

– Простите, что явился без приглашения, Василий Константинович, но я вынужден отказаться от поста начальника штаба ОДА.

Блюхер дописал фразу и только тогда глянул хмуро. Как и все люди, держащие под командой многотысячные войска, он немедленно менял отношение к тем, кто шел поперек.

– Ваша причина?

– В особый отдел при штабе назначен человек, которому я полностью и решительно не доверяю, - сказал Никита и подумал, что наживает себе

в этот момент могущественного неодолимого врага.

Между тем неприязнь так же мгновенно, как и возникла, отлетела со лба командующего. Такая "постановка вопроса" была ему понятна. Человек из его окружения выбирает свое окружение - это понятно, это по-военному и без лицемерия. Он вынул список новых назначений. Золотое немецкое перо остановилось на имени Стройло.

– Этот?

Никита сдержано кивнул.

– Да. Семен Стройло.

Золотое перо резко вычеркнуло нежелательное имя. Блюхер внимательно посмотрел на комдива Градова, оценил ли тот этот акт доверия, и увидел, что оценил.

Быть может, как раз в этот момент Вероника уже окончательно наплясалась в теннисе и прекратила игру. Тут же она и заметила Вуйновича.

– Вадим, какими судьбами?! Ой, воображаю, какая я сейчас страшная! Что же вы столько лет пропадали? Просто испарился человек с горизонта!

Вуйнович, донельзя смущенный, клянущий себя за то, что не ушел на пять минут раньше - что делать, никак не мог оторвать взгляд от скачков грации, - вертящий в руках так и не укрывшую его фуражку, бормотал что-то несусветное:

– ...Слепой случай... удивительное совпадение... шел мимо, слышу стук мяча... теннис... никогда не видел раньше... зашел, и вдруг... вы, собственной персоной... ей-ей, меньше всего ожидал...

Не прерывая, она смотрела на него с улыбкой, как бы давая ему понять, что его страсть ей вовсе не противна, если она останется в таких вот милых романтических пропорциях. Он замолчал, и тогда она снова вступила в том же духе, в отлично, как ей казалось, найденном тоне:

– Ах, вот как? Значит, вы обо мне никогда и не думаете? Хорош друг. Ну, ладно, вы арестованы, комполка! Идемте на дачу, все вам будут рады!

От этого приглашения у Вадима сильно дернулись лицевые мышцы. "Особенно профессор будет рад", - подумал он, надел фуражку, взял под козырек.

– Простите, не могу, Вероника Александровна. Спешу на вокзал. Как раз сегодня уезжаю в Таджикистан.

– Надолго ли?
– с досадой воскликнула она и подумала: как в книгах.

– Может быть, навсегда, - сказал Вадим и быстро пошел к выходу.

Какая сильная прекрасная фигура, подумала, глядя ему вслед, Вероника. Легко представить, как бы он меня взял. Тут подбежал совсем ошалевший от двухчасового кружения Борис 4.

Пользуясь неожиданными благами бабьего лета, Градовы вынесли на веранду самовар. Потекло традиционное летнее чаепитие с домашними вареньями разных сортов и государственными бубликами.

За столом в этот вечер сидели Борис Никитич, его помощник Савва Китайгородский, Мэри Вахтанговна, прислуга, или, по нынешней терминологии домработница, Агаша, "богиня тенниса" Вероника, ее сын, исполненный достоинства Борис 4, а так же новый член семьи, "кулацкое отродье" Митя Сапунов.

Прошло чуть больше недели с того дня, как полуживого мальчика привезли в Москву и водворили в Серебряном Бору, вызвав жуткий переполох всего семейства. Теперь его узнать было нельзя: отъелся, был вымыт, пострижен, одет в хороший свитерок. Только взгляд его остался страшноватый, легко было бы сказать "затравленного волчонка", если бы временами в нем не мелькало совсем уж что-то непостижимое и ужасное, некий взгляд-невзгляд. Впрочем, мелькало все реже, а иногда Митя даже улыбался, когда мама Мэри гладила его по голове и подкладывала на тарелку кусочек сыра и ветчины. Совсем уж нежно он улыбался, когда вдруг друг дома Пифагор обдавал его жарким дыханием и клал ему свою морду на сгиб руки.