Московская сага (Книга 2)
Шрифт:
– Ну, Борис, посмотри! Узнаешь дядю Вадима?– каким-то откровенно игровым, притворным тоном, как будто ей было просто-напросто противно играть роль мамаши такого взрослого парня, спросила Вероника.
– К сожалению, нет, - очень серьезно ответил Борис IV и очень серьезно и вежливо кивнул боевому полковнику с желтой нашивкой тяжелого ранения.
– А ведь они с твоим папочкой вместе... еще в гражданскую... вместе кавалерствовали... то есть, я хочу сказать, вместе "на рысях, на большие дела" ходили!– продолжала веселиться Вероника.
Мальчик еле заметно
– Я очень рад тебя видеть, Боря, таким, уже почти взрослым.
Они пожали друг другу руки.
– Я тоже очень рад, - сказал Борис IV.– Теперь я понимаю, вы Вуйнович. Простите, что сразу не узнал, - он открыл дверь своей комнаты, простите.
– Почему у тебя волосы мокрые?!– крикнула вслед Вероника.– Почему ты не надеваешь шапку?
Ничего не ответив матери, мальчик закрыл за собой дверь.
– Ходит в кружок самбо, - сказала Вероника.– Ты знаешь, я дрожу от страха за него. Видишь, какой серьезный? По-моему, он решил бросить школу и уйти на фронт.
– Нечего ему там делать, - сказал мрачно Вадим.– Таким мальчишкам нечего лезть в эту грязь, если можно без них обойтись.
Они стояли в разных углах большой прихожей и смотрели друг на дружку. Все большая неловкость, смущение сковывали их, как будто то, что сейчас произошло между ними, не только не сблизило их, а, напротив, расшвыряло по уголькам их некий общий воздушный замок.
– Ну, что ж, Вадим, - сказала Вероника.– Ну, что ж...
Читалось это довольно определенно: теперь, мол, уходи, вали отсюда, представление закончено...
– Сегодня ночью я лечу на фронт, - сказал он. Он произнес это предельно бытовым голосом, и все-таки обоих слегка покоробило: сценка начала напоминать советский фильм новой, сентиментальной формации.
Она вздохнула:
– А завтра прилетает Никита.
В том же духе, как ни крути: эвакуированный Мосфильм.
– На день рождения?– спросил он.
Она вызывающе, но явно не в его адрес расхохоталась:
– Событие в сто раз более важное, чем какой-то паршивенький день рождения! Ну, что ж, Вадим, ну, иди...– Она вдруг смущенно перекрестила его издали.– Как говорится, Бог тебя храни. Не забывай...
– Странно как все это получилось, - пробормотал он.
– Война, - печально отозвалась она.
Нежный воздушный поцелуй перелетел через переднюю маршальской квартиры. Дальнейшие прикосновения, стало быть, исключаются.
Выйдя из лифта на первом этаже, он увидел привалившуюся к мраморной стене быковатую фигуру младшего лейтенанта. Блатная морда с прилипшей к нижней губе сигареткой. Ленд-лизовский дымок. Вадим не сразу узнал Вероникиного шофера. Узнав, обернулся. Шофер не отрываясь нагло смотрел на него. Скорее вохровец, чем блатной. Вот именно вохровская, нажратая физиономия. Эти морды, собственно говоря, видишь повсюду. В каком-то смысле важнейший этнический тип. Только среди пленных немцев они не встречаются. Там другой этнический тип гестаповца. Ну, не в ловушке ли мы все, сражающиеся за Родину? Выходишь из боя и сразу же видишь
– Почему не приветствуете?– сдерживая ненависть, сказал Вадим.
С глумливой улыбочкой, не меняя позы, холуй притронулся к лакированному козырьку. Исполненное таким образом воинское приветствие выглядело издевательством. Ну не связываться же с говном для довершения всех нелепостей. Вадим вышел на улицу и вдруг был мгновенно подхвачен сильным западным, то есть фронтовым, ветром. Вот так это иной раз получается. Выходишь из дома, где все застоялось, где и сам ты закис в тоске, и улица вдруг мгновенно меняет твое настроение. Новый воздух приносит необъяснимый подъем. Кажется, что впереди все-таки еще есть какое-то будущее.
И ночью, шагая с вещевым мешком на плече по аэродрому к "Дугласу", он все еще испытывал этот необъяснимый подъем, ощущение полноты жизни. Белые облака быстро проходили по темному глубокому небу. Их тени бежали через аэродром, по рядам транспортных "дугласов", поднявших к луне свои дельфиньи морды. Мощная общая лунность. Полковник-артиллерист возвращается на фронт. Контрнаступление продолжается.
В полете, привалившись к вибрирующей стенке, он все время повторял две строчки стихов. Он не помнил их автора, не помнил ни начала, ни окончания. Вспоминалось только лишь, что они, кажется, звучали в романе Алексея Толстого, может быть, в "Хождении по мукам"...
...О, любовь моя незавершенная, В сердце холодеющая нежность... ...О, любовь моя незавершенная, В сердце холодеющая нежность... ...О, любовь моя незавершенная, В сердце холодеющая нежность...
ГЛАВА XIV ВАЛЬСИРУЕМ В КРЕМЛЕ
В течение следующих суток, пока полковник Вуйнович добирался до расположения своего дивизиона, в крепости Кремль, что на Боровицком холме в центре русской столицы, шли лихорадочные приготовления к важному и торжественному событию. И вот как раз в то время, когда ординарцы в главном блиндаже начали кромсать фрицевскими тесаками американскую ветчину "Спам", а офицеры, собравшиеся приветствовать любимого командира, радостно потирали лапы над галлоном спирта, в Кремле открылись резные двери Георгиевского зала, и толпа гостей вошла под сияющие люстры и стала оживленно распределяться вдоль сверкающих поверхностей огромного П-образного стола. Это и было как раз то самое событие, которое Вероника поставила в сто раз выше своего собственного, черт, не очень-то вдохновляющего юбилея: кремлевский банкет в честь военных делегаций западных союзников.
Делегации США и Сражающейся Франции прибыли в составе самых высших офицеров, среди которых были личные представители генералов Эйзенхауэра и де Голля, во главе же британцев явился сам фельдмаршал Монтгомери, знаменитый Монти, перехитривший в ливийский песках "лиса пустыни" Роммеля. Монти негласно считался на переговорах главой западной стороны.
– Какой интересный!– уголками глаз показывали на него маршальские жены.– Не правда ли, Вероника Александровна, интересный мужчина?