Московские легенды
Шрифт:
А министры узнали про это писание. Сами-то дознались, или эти легавые, шпионишки подлые донесли -- неизвестно. А только они сейчас к царю побежали. Чего им бегать, когда есть кареты, коляски? А это только так говорится, что побежали. Ну, хорошо... Вот приехали к царю...
– - А наш, говорят, Пушкин вот какими делами занимается, -- и рассказали про это самое пушкинское описание.
Как услышал царь, нахмурился... не по сердцу ему это описание было. "Что же это такое?
– - думает.
– -
– - Пусть пишет, до чего-нибудь допишется.
– - И тут отдал приказ:
– - Посадить Пушкина в крепость. А то, говорит, он такой важный интерес описывает, а ему помеха от людей: шум, да гам, да крик. А в крепости, говорит, никто не помешает, там тихо...
Ну, понятно, насмешку делает. Тоже думает: "Дай-ка подковырну Пушкина..." Вот и подковырнул. Злоба, конечно...
И вот схватили Пушкина, засадили в крепость, на замки заперли, часовых поставили. Все как следует. Боялись, как бы не убежал, а только напрасно. Пушкин и не думал убегать. Он и то в насмешку говорит министрам:
– - А вы еще десяток орудий тут поставили бы...
А им нечего на это сказать, они и говорят:
– - Ладно, ты вот сиди-посиживай, -- вот теперь какое твое занятие.
Конечно, ихняя сила, что тут поделаешь.
Ну, засадить-то царь засадил его, а без него-то дела не так-то шибко идут... Иное-то дело сварганят абы как, лишь с рук долой...
Видит царь -- без Пушкина ему плохо, а выпустить его так не хочет, а ему надо, чтобы Пушкин прощения у него попросил. Вот он и закинул удочку, министров спрашивает:
– - Ну, как, говорит, Пушкин там сидит? Не просит прощения?
А министры говорят:
– - Сидит спокойно, а насчет прощения, говорят, ничего не слышно.
Царь и говорит:
– - Ну и пусть сидит, а то он уж очень прыткий, до всего ему дело есть... Вот, говорит, пусть посидит и подумает.
Вот министры и поняли, чего требуется царю. Вот прибежали к Пушкину, строгость такую на себя напустили, испугать думали Пушкина.
– - Ты это что же делаешь?
– - кричат на него.
– - Почему прощения у царя не просишь?
А Пушкин нисколько не испугался, сам кричит на них:
– - Ах вы, аферисты, говорит, кричите, а попусту: мне ли, говорит, вас бояться, такую злыдню! А прощения просить мне, говорит, не за что: я не вор и не разбойник, а ежели, говорит, про царя написал, так написал правду. К тому же, говорит, у меня есть гордость и по этой причине не хочу я просить прощения.
Вот министры видят -- неудача им, а все же докладывают царю:
– - Уж очень, говорят, Пушкин возгордился и через эту свою гордость не хочет прощения просить.
Тут царь еще больше озлился на Пушкина.
– - Ах, он!!!
– - говорит.
– -
Конечно, раздосадовался царь, обида ему большая от Пушкина... А Пушкин тоже досадовал на царя. Думает: "Вовек ему покорности моей не будет".
Вот и сидит... И проходит год, а Пушкин как сидел, так и сидит -- не просит прощения у царя. Вот министры опять собрались, опять идут к Пушкину. Идут и уговариваются между собой:
– - Его, говорят, строгостью не возьмешь, а надо с ним поласковее обходиться.
Вот пришли и говорят:
– - Здравствуй, господин Пушкин.
А Пушкин насквозь ихнюю подлость видит.
– - Ну, говорит, здравствуйте, коли не шутите.
– - Какие, говорят, шутки, мы не для шуток пришли, а по серьезному делу.
– - А какое это дело?
– - Пушкин спрашивает.
Ну, они опять запели насчет того, чтобы он покорился.
– - Ты, говорят, через свою гордость хвартуну свою не видишь.
А он опять вопрос им задает:
– - А какая, говорит, эта хвартуна?
– - А вот какая, говорят, свободу от царя получишь и награда тебе будет.
Ну, Пушкина не обманешь: он ихний подвох сразу уразумел.
– - И кого вы, говорит, хотите обморочить? Я ведь знаю, на что вы бьете, и царскую, говорит, награду тоже знаю, какая она бывает: вот законопатил царь меня в крепость, это, говорит, и есть его награда. А какая, говорит, моя вина? Правду ему в глаза сказал, только и всего.
А министры опять за свое:
– - Да ведь не отвалится у тебя язык прощенье попросить.
Взяла тут Пушкина досада.
– - Ну что, говорит, пристали? Ступайте, откуда пришли. Я, говорит, десять лет просижу, а не заплачу.
Ну и утерлись господа министры, ни с чем пошли к царю. Царь спрашивает:
– - Ну, как, говорит, там Пушкин, не запищал еще?
А министры озлились на Пушкина.
– - Он, говорят, какой человек? Уперся и ни с места. "Я, говорит, десять лет просижу, а не заплачу". Очень, говорят, большая в нем гордость.
А царь аж весь потемнел.
– - Ну, говорит, не хочет покориться, и не надо. Он, говорит, до самые облака вознесся... Только смотри, не загремит ли оттуда? Он думает: у него одного гордость, а другие, говорит, без гордости живут. У него, говорит, гордость, а у меня еще больше.
Посмотрим, говорит, чья перетянет...
Он и казнить Пушкина мог, кто ему запретил бы? К стенке поставил бы или повесил, -- и весь тут разговор. А ему этого не требовалось: ему надо, чтобы Пушкин покорился... Вот на что он упирал.