Московские легенды
Шрифт:
– - Позвольте спросить: какая марка?
– - Тыща рублей!
Он сейчас портмонет из кармана вытащит:
– - Получай!
– - и ей в подарок.
А той приятно и лестно. А полковник свое дело знает. Сперва эти брильянты, после того говорит:
– - Едем в ресторан первого разряда в отдельном кабинете ужинать.
Она было помялась, потом согласилась.
Он и закатил ужин в двести рублей. Шинпанское тут, наливка, коньяк. Он ей бокальчик шинпанского преподнес. Она выпила. Он ей другой и третий. Она и опьянела. А пьяная баба какой человек? Ну, с этой поры она и стала его любовница.
А Пушкин ничего не знает. Он думал, как она была взята из хорошего
– - И чего ты ставишь себя так высоко? Ведь твоя жена вот в таких-то смыслах.
Ну, одним словом, обозвал ее развратного поведения женщиной. Пушкин тут и
залети ему в ухо. А полковник говорит:
– - Кулаками не поможешь, давай стреляться.
А Пушкину только это и надо.
– - Понятно, говорит, станем стреляться: тут дело кровавое.
Вот и вышли один против другого. Полковник и убил Пушкина. А жена что? Убил и убил. Ей лишь бы брильянты. Ну, нашелся такой, который содержал ее. Может, тот же полковник.
– - И я слышал эту историю, -- сказал Васютин, -- только по-иному она рассказывается. Бриллианты не при чем были, а сама она на шею полковнику повесилась.
– - Ну, ладно, -- возразил Кузнецов, собираясь уходить.
– - Как бы там ни было, а все же полковник убил Пушкина.
Когда он ушел, я спросил Васютина:
– - Правда ли, что отец Алексея ездил к Толстому?
– - Правда, -- ответил тот.
– - Сам он рассказывал. А ты знаешь, кто был Алешкин отец?
– - Откуда я могу знать? Я ни разу не видел его.
– - "Деловой" он был. По "сухому" и по "мокрому" делу работал.
"Деловой" на острожном жаргоне -- вор, грабитель, разбойник, смотря по делу, т. е. по преступлению: "сухое дело" -- кража, "мокрое дело" -- убийство ради грабежа.
– - Его все боялись в селе, -- продолжал Васютин.
– - Отчаюга был, а посмотрел бы на него и не сказал бы, что он бандит: собой красивый, одевался хорошо, а начнет говорить -- все так резонно выходит. Как началась германская война, его потребовали на фронт. "Ну, говорит, прощайте, братцы, чует мое сердце -- не вернуться мне до мой. Не поминайте лихом!" -- И верно, не вернулся, убили. И никто не пожалел, а все говорили: "Одним вором меньше стало на свете". А к Толстому он, правда, ездил. Он и с Толстым сумел бы поговорить.
Апрель 1922 г.
Нет ничего удивительного в том, что отец рассказчика, Кузнецова, будучи вором, а может быть, и убийцей, ездил к Толстому "посоветоваться", вероятно, "на счет своей жизни", потому что хождение к Толстому, особенно после его отлучения от церкви, приняло чуть не эпидемический характер как для людей образованных, так и для людей из народной темной массы. Не все, конечно, шли к нему с одинаковой целью. Одним, действительно, надо было разрешить то или иное религиозное или вообще какое-нибудь жизненное сомнение, но больше всего направлялись в Ясную Поляну ради простого любопытства -- "посмотреть на Толстого", поговорить с ним только для того, чтобы потом рассказать об этом в кругу своих знакомых или "поделиться своими впечатлениями" на страницах газет, журналов и, по обыкновению, приписать Толстому то, что
Лев Толстой и американцы
Николай Воеводин, парень двадцати пяти лет, с огненно-рыжими волосами и веснуща-тым лицом, довольно часто встречался мне в харчевне, но познакомиться нам как-то не удавалось вплоть до того момента, когда он и Гаврилыч, здоровенный мужчина лет пятидесяти с черной кудлатой бородой и большим орлиным носом, прозванный Змеем Горыны-чем, не обратился ко мне, как к "бывшему учителю", за разрешением вопроса о том, как надо правильно писать: "ездию" или "езжу".
Воеводин утверждал, что "самое верное будет "ездию", потому что все так говорят", а Гаврилыч доказывал, что "правильнее правильного" будет "езжу", по той причине, что так говорят образованные люди, так и в книгах печатают.
Когда спор был разрешен мною в пользу Гаврилыча, Воеводин, приглаживая пятерней огнистые волосы, проговорил:
– - Значит, мне еще надо мозгами поработать, чтобы правильно произносить слова.
– - А как же иначе, голова садовая!
– - важно возразил Гаврилыч.
– - Мозги -- первое дело.
На то они и дадены, чтобы работать ими. Поработай -- получишь мозговое развитие и не будешь наподобие истукана или скота бессловесного, но станешь вникать в каждый корень и докапываться, что и откуда взялось, но не вроде адиета разинуть рот и ничего не понимать. Мозги -- вещь важная, без них и комар не живет, а уж на что, кажется, ничтожное насекомое. Конечно, какой его мозг? С булавочную головку и того меньше, а ведь тоже дает понятие комару, что для своего пропитания надо из человека кровь высасывать. Только уж и подлецы эти комары! Раз чуть было не заели меня на рыбной ловле. Кругом вода, камыш, а им это самое и требуется. Паскудная тварь, конечно, но ежели дадена им жизнь, то они и должны жить, плодить детей для высасывания крови из человеков. И тоже ведь, гляди, между собой разговаривают по-своему...
С этого дня и было положено начало моему знакомству с Воеводиным, и вскоре я узнал, кто он и откуда явился в Москву.
Родители его были мещане города Воронежа, занимавшиеся покупкой и продажей "барахла". Николай с девяти лет стал ходить в школу, но учился, как сам теперь сознался, очень скверно. Как-то он соблазнился плохо положенным матерью рублем и украл его, купив пряников, конфет. За это он был жестоко высечен, но наказание не исправило его, а наоборот, ожесточило: "назло" родителям он стал тащить из дому все, что можно было украсть. Родители, в свою очередь, били его, не жалея ни палок, ни кулаков. Наконец, "верх взяли" они, и Николай, не выдержав дальнейших побоев, бежал -- сначала из дому, затем и из Воронежа, побывал в Тамбове, Козлове, Курске, Рязани, Коломне и прибыл в Москву. В Москве, как все вообще беспризорные, он занимался прошением милостыни и мелким воровством, ночевал у подъездов домов, на церковных папертях, в мусорных ящиках, попал в исправительный дом, из него в колонию для бесприютных, бежал из нее и опять очутился на улицах Москвы, сидел за воровство в тюрьме, был призван на военную службу, затем по причине близорукости освобожден от нее, в настоящее время занимается вместе с Гаврилычем перевозкой тяжестей на ручной тележке.