Московские страсти
Шрифт:
Улицы забиты баррикадами. Сплошное железо. Но их можно обойти стороной. Это означает, что баррикады возводят не как оборонительные, а как театральные сооружения. Для журналистов.
Около баррикад костры, потому что там дежурят круглые сутки. Оружие — железные и деревянные палки, аккуратно сложенные в кучки булыжники, вывороченные из земли и несколько бутылок с бензином на случай, если ОМОН начнет атаку.
Возведение баррикад объяснить нетрудно. Труднее объяснить, зачем возле них среди белого дня стали разводить костры,
На площадях тоже горят костры, возле них сидят люди. Женщины в палатке готовят. Мы выпиваем по стакану кофе.
Город с многовековой историей. Вокруг костры, копоть, дым. Но мне кажется, что все это – бутафория. Если бы смысл для защиты, а сделано лишь для того, чтобы нагнетать психоз. С утра вокруг костров чай, хлеб, масло. А к вечеру всегда появляются пьяные.
На улице галдеж. Смех наполняет удушливый воздух. Я всматриваюсь в лица прохожих. Ощущаю усталую обреченность. Когда же они оставят нас в покое?
На улице в магазинах разбиты витрины.
Город словно вымер. Попадается очень мало машин, которые проезжают мимо на большой скорости. Я думаю, что происходит что-то странное.
Я чувствую себя прекрасно. Свобода. Вот что принес мне новый бог. Свободу.
Мимо меня крича и матерясь бегут люди с электроникой. Похоже, что это мародеры: тащат награбленное по домам.
Я явно слышу выстрелы.
В центре города нет света.
Шесть-семь машин едут по улице и начинают стрелять в воздух, потом в людей.
Разве может настроение меняться так внезапно? Еще минуту назад я был полон оптимистических ожиданий. И вот сейчас – прирос к асфальту и пытаюсь побороть приступ тошноты.
Лицо краснеет, давление повышается. Глубокий вдох. Задерживаю дыхание. Выдох. Расслабляюсь. Гоню отрицательные мысли.
Я приказываю себе думать лучше и глубже. Как доказательство реальности происходящего рядом грохочет грузовик.
Я чувствую, как к горлу у меня поднимается тошнота. Сглотнув слюну, я беру себя в руки. Теперь происходящее становится чередой наблюдений. Во мне что-то ломается.
Я вдруг начинаю молиться.
Я помню все. Это моя история.
Я отлично все помню.
Кто не с нами – тот под нашим сапогом. Все просто. Чтобы понять Россию, надо расслабиться.
Я дохожу до конца дома и останавливаюсь на тротуаре. Проезжая часть пустынна, но я не двигаюсь с места, терпеливо дожидаясь зеленого света для пешеходов. Почему я стою, дожидаясь зеленого света, когда нет ни намека на движение? Возможно, в этом заключается предостережение свыше, но я не могу его разгадать. И перехожу улицу.
Оказавшись на другой стороне, я понимаю, что мог прождать зеленого еще
В тот миг, когда я слышу голос за спиной, я понимаю, что совершил очередную ошибку. Я немало их натворил за последние пару дней.
Я знаю, что это бесполезно, и все же поворачиваюсь и бегу. Раздается выстрел. Я ожидаю удара и боли, однако ничего не происходит. За спиной слышится возглас и слаженный топот. Я усиленно работаю ногами, хотя страх сковывает меня, не давая дышать.
Деться - абсолютно некуда: с обеих сторон заборы. Справа, за сетчатым, под башней - открытое пространство, громадный пустой автобусный паркинг, за ним - железная дорога. Бегом, бегом, бегом.
Пару раз я замечаю обгоревшие дешевые легковушки у обочин, сожженные явно недавно и явно по месту парковки: это, пожалуй, некоторый перебор. Ладно, думаю, я здесь не задержусь.
Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это какие-то трущобы.
Вокруг битое стекло, разломанные автобусные остановки, опрокинутые машины.
Я вижу труп.
— Господи, — тихо говорю я.
На земле на правом боку лежит мужчина, подвернув под себя одну руку. Кажется, будто он упал с высоты. На нем голубые джинсы и темно-зеленая рубашка в клетку, и то и другое покрыто неровными пятнами. Голова странно вывернута, словно он пытается увидеть небо, глаза открыты. На вид ему лет тридцать.
Глупо. Действительно глупо.
Несколько мгновений я сижу, опустив голову. Этого могло не случиться. Все это с легкостью могло вообще не произойти, не стать реальностью.
Я пытаюсь дышать глубоко и ровно. Это помогает, но не слишком. Приходится мириться с фактом.
Мне страшно. Сегодня на улицах опасно.
Мне очень, очень страшно. Меня не должно быть здесь. Мне хочется, чтобы все это оказалось бредом.
Мне хватает нескольких секунд, чтобы прийти к выводу – это невозможно.
Черные хлопья летают вокруг, будто впереди тлеет куча бумаги.
По обочинам улицы стоят обгоревшие остовы легковых машин. Валяются пробитые металлические бочки с армейской маркировкой, кучи опаленной ветоши, останки конструкций рекламных щитов, поваленные деревья, погнутые балки.
Идя дальше, я ощущаю себя на какой то момент непривычно ранимым, почти хрупким.
Глубокий вдох. Холодный пот.
Нет необходимости притворяться мужественным, зрелым или философичным.
Паника отупляет меня. Адреналин не обостряет восприятие.
Хочется мне только одного – поскорее добраться домой.
Десять человек лежат на земле, перед павильоном. Среди луж крови, потерянных вещей, бутылок и банок.
Вдруг возникает неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Я ничего не вижу, не слышу. Даже нигде не болит - хотя тело не слушается.