Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Больше многих наград в академической гимназии ценилась возможность в праздники и воскресенья быть отпущенными из университета к родственникам или знакомым, если те присылали за учениками. Для остававшихся в гимназии сохранялся тот же распорядок, что и в будние дни, с обязательным посещением церкви и повторением уроков. Приятными развлечениями для детей также всегда служили прогулки за город (4–5 раз в год), на Воробьевы горы или к Петровскому замку. В этом случае туда выезжала университетская кухня, чтобы накормить гимназистов обедом. Ребята играли в мяч или в свайку, проходили учения университетского потешного батальона, куда записывались не только казенные ученики, но и своекоштные, жившие на пансионе у университетских профессоров. На святках и масленице в университете шли театральные представления, подготавливаемые под наблюдением профессоров — любителей театра, в столовой зале давались маскарады и музыкальные вечера. Но основной тон в этих развлечениях задавали уже казеннокоштные студенты.

По сравнению с учениками гимназии, жизнь студентов была гораздо более свободной. У них оставалось время для чтения романов, которые покупались в московских книжных лавках на сэкономленные из жалования

деньги. Вкус у студентов был разный. Тимковского, например, увлекали немецкие романтические романы, другие предпочитали чтение попроще. Среди пьес, которые студенты знали и ставили в небольшом университетском театре (его сценой служили парадные сени второго этажа), наиболее популярными были произведения А. Коцебу, одного из чрезвычайно плодовитых подражателей Шиллера. Надо сказать, что в университетском театре использовались хорошие костюмы и декорации, которые были сделаны в конце XVIII века, затем проданы публичному театру Медокса, но каждый раз возвращались в университет для представлений. Сам театр Медокса, преобразованный после его пожара в 1805 году в московский казенный театр, переехал в один из домов Пашкова, выходивший на Никитскую как раз напротив университета, так что к нему были обращены окна студенческих комнат. Здесь по вечерам вспыхивали отблески театральных молний и слышались звуки бутафорского грома. Театр представлял собой большую приманку для студентов. Чтобы увидеть спектакли, иные из них уже в 3 часа дня занимали места в партере и выстаивали на ногах до 11 вечера, в такой тесноте, что и повернуться было нельзя.

К другим увлечениям студентов относились занятия музыкой, которые посещались тем охотнее, что университетские учителя — пианист Шпревиц и скрипач Рачинский — были одаренными музыкантами. По субботним вечерам студенты и старшие ученики гимназии разыгрывали квартеты, здесь выступали и некоторые профессора-музыканты, (например, преподаватель курса военных наук Г. Мягков прекрасно играл на арфе). Вообще музыка занимала значительное место в жизни университета, и многие ученые и студенты посвящали ей весь свой досуг. После музыкальных вечеров младшие ученики играли в фанты или представляли тенями различные оперы и комедии, поскольку им ходить в театр не разрешалось.

Посещение театра и покупка книг, другие расходы заставляли студентов прибегать к дополнительным заработкам. Таких заработков в основном было два — частные уроки и переводы иностранных книг. Так, 3. А. Б урине кий, талантливый поэт, живший в университете вначале на положении казеннокоштного кандидата, а затем магистра и преподавателя, часто брал у книготорговца заказ на перевод романа, разрезал его на части и раздавал студентам. Готовую работу он вновь собирал и уже сам несколько сглаживал стиль, после чего возвращал перевод и раздавал полученные деньги поровну. Для многих студентов, не вполне хорошо знавших язык, процесс перевода заключался в утомительной монотонной работе со словарем, и его качество, конечно, было невысоким, но для заработка это не играло практически никакой роли, потому что при покупке рукописи книготорговец платил за количество листов или, проще говоря, по весу. При большом везении студенту удавалось преподнести свой перевод с дарственной надписью какому-нибудь богачу и получить за труды 100 рублей. Частные уроки тоже приносили не слишком большой доход; во многих московских дворянских семьях студентов нанимали в помощь иностранным гувернерам, на роль «Цифиркиных и Кутейкиных», и платили им по 2 рубля ассигнациями за двухчасовой урок. Только немногим талантливым студентам удавалось заслужить высокую репутацию и стабильный доход от уроков.

В 1808 г. новый инспектор Рейнгард предпринял попытку ограничить некоторые студенческие вольности, противоречащие новому уставу, но уже узаконенные обычаем. Прежде всего, он решил бороться с частыми отлучками студентов и для этого постановил, чтобы студенты имели общий стол в университете, за которым бы обедали в складчину. Для наблюдения за дисциплиной он постановил завести специальный журнал, куда его помощники будут заносить все сведения о поведении студентов. Сохранилось обращение инспектора к студентам, в котором он предъявляет к ним следующие требования: обязательное посещение лекций (которое отмечается в журнале), обязательное повторение предметов и письменные занятия в комнатах — с 7 до 12 и с 2 до 6 часов. Помощник должен отмечать, кто из студентов в воскресенье не был в церкви. Инспектор установил строгие промежутки времени для возможных отлучек: в учебные дни — от обеда до 2 часов, в воскресенье — после обедни и возвращение к ужину в 8 часов вечера, причем «пустые поводы» к отлучкам приниматься во внимание не будут. В 10 часов двери университета запираются, а все неночевавшие отправляются на другой день в карцер. На любые отлучки в неурочное время, а также на ведение частных занятий требуется специальное разрешение инспектора [343] .

343

Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 241.

Трудно сказать, насколько эти попытки ужесточить дисциплину оказались успешными: цитируемые документы Рейнгарда относятся только к 1808 г. В находящихся здесь же письмах к попечителю Разумовскому инспектор выражает озабоченность дальнейшей судьбой студентов, заканчивающих университет. Он критикует сложившийся обычай, по которому казеннокоштный студент мог оставаться на жаловании по 6 и более лет, и пишет, что по вступлении в должность отослал старожилов по уездным училищам. С другой стороны, он совершенно верно замечает, что никто еще точно не определил, в чем состоят обязанности студентов по отношению к университету, шестилетний срок выполнения которых предусмотрен уставом. Местным училищам вовсе не требуется ежегодно такое количество учителей, да и притом некоторые студенты совершенно не приспособлены к преподаванию. Оставаясь же при университете, они занимают штатные места, которые не дают возможности доукомплектовать академическую гимназию.

Несмотря

на строгие меры, которые пытался предпринять Рейнгард, студенческая вольница продолжала существовать. Ее скрепляли между собой пиры в складчину, по праздникам сборы у одного из товарищей, анекдоты, ученые беседы, общие гулянья на Воробьевы горы, в Сокольники и Марьину рощу и пр. На Неглинной проходили регулярные потехи — кулачные бои, в которых студенты университета, которым помогали местные лоскутники, сражались с бурсаками духовной академии — стенка на стенку, сначала маленькие, затем большие. Посмотреть на это зрелище стекалось много народу. Университетские побеждали чаще и гнали бурсаков до самого здания академии.

«Мы учились как должно, шалили как можно, а о прочем — ни о чем более не думали» — так завершает воспоминания о своей университетской жизни один из казеннокоштных студентов того времени [344] .

Расположенный в самом центре Москвы, университет был тысячами нитей связан со всей жизнью города и ее особенным ритмом, характерным только для допожарной столицы. Каждое утро по длинным московским улицам к берегу Неглинной, напротив Кремля, где стоял университет, пешком, на извозчике или в собственных экипажах, неся с собой связку книг и тетрадей или передав ее слуге, гувернеру, а то и вовсе налегке стекались своекоштные студенты. С Троицкой улицы на Самотеке вдоль Неглинной всегда пешком со своим узелком на утренние и вечерние занятия шел Иван Снегирев, делая «верст восемь за день»; в тенистом переулке на Маросейке провожали на лекции Николая Тургенева; из старинной усадьбы у начала Кузнецкого моста, совсем неподалеку от университета, отправлялись на учебу князь Иван Щербатов и братья Петр и Михаил Чаадаевы; с аристократической Старой Басманной в коляске ехали их товарищи братья Перовские, а с противоположного конца города, из своего дома у Новинского предместья выходил Александр Грибоедов. Грибоедова провожал на занятия гувернер Готлиб Ион (когда-то геттингенский, а теперь, как и его воспитанник, московский студент), ученый француз Петра приводил на лекции юного Никиту Муравьева, а из одной из университетских квартир в сопровождении педантичного немца Рейнгарда шел в лекционную залу родственник Никиты и его будущий собрат по тайному обществу Артамон Муравьев, соседом которого, жившим на пансионе у беспечного Мерзлякова, был еще не освоившийся в Москве, застенчивый провинциал Иван Якушкин.

344

Боровков А. Д. Автобиографические записки // РС. 1898. № 9. С. 564.

Карта студенческой Москвы охватывает весь город, сходясь лучами в одну точку, где располагается университет. (Интересно представить себе, как изменилась бы эта география, если бы исполнилось желание Разумовского перенести университет на окраину, в Лефортовский дворец!) Ее адреса называют нам самые роскошные улицы, дома и усадьбы дворянской Москвы. Именно здесь мы понимаем, насколько сильно изменился университет за десятилетие реформ, в результате которых он начал наполняться молодыми дворянами, придавшими, благодаря своему социальному статусу и привычкам, новые черты портрету своекоштного студента. По удачному наблюдению Н. К. Пиксанова, «создалось явление, которого не знал старейший русский университет в XVIII в. и какое скоро исчезло: в общей массе бедных студентов-разночинцев, поповичей, появилась блестящая группа представителей знатных, древних, богатых дворянских родов. Гувернеры, приводящие своих аристократических питомцев, просиживающие с ними на лекциях и присутствующие на экзаменах, студенты, для которых из деревни присылаются повар, лакей, прачка — это было оригинальное зрелище в допожарном московском университете» [345] .

345

Пиксанов . К. Грибоедов и старое барство. М., 1926. С. 49.

Таким образом, говоря о повседневной жизни этой группы студенчества, мы должны сопоставить ее с времяпровождением, занятиями и привычками московского дворянства того времени, не забывая, что учеба накладывала на эту жизнь свой отпечаток, в разной мере для разных представителей беспокойного семейства воспитанников университета. Дворянская Москва до Отечественной войны 1812 г. была в полном смысле «барским» городом, противоположностью сановному Санкт-Петербургу. Здесь доживали свой век, удивляя город роскошью своих дворцов, огромными выездами в шестнадцать лошадей, золочеными каретами и проч., опальные фавориты предыдущих царствований. Московские праздники не знали удержу, богатство било через край. «Последние две зимы перед нашествием французов были в Москве, как известно, особенно веселы. Балы, вечера, званные обеды, гуляния и спектакли сменялись без передышки. Все дни недели были разобраны — четверги у графа Льва Кир. Разумовского, пятницы — у Степ. Степ. Апраксина, воскресенья — у Архаровых и т. д., иные дни были разобраны дважды, а в иных домах принимали каждый день, и часто молодой человек успевал в один вечер на два бала» [346] . Званые обеды начинались в 3 часа, балы между 9 и 10, и только «львы» приезжали в 11; танцы продолжались до утра. «В эти зимы впервые явилась в Москве мазурка с пристукиванием шпорами, где кавалер становился на колени, обводил вокруг себя даму и целовал ее руку; танцевали экосез-кадриль, вальс и другие танцы, и бал оканчивался `a la grecque со множеством фигур, выдумываемых первою парою, и, наконец, беготней попарно по всем комнатам, даже в девичью и спальни» [347] .

346

Гершензон М. О. Грибоедовская Москва // Грибоедовская Москва. П. Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989. С. 31.

347

Там же. С. 32.