Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века
Шрифт:
Заручившись поддержкой Дружеского ученого общества, Антонский предложил Мелиссино исходатайствовать разрешение на передачу этого помещения университету, с тем чтобы разместить в нем благородный пансион. Хлопоты куратора имели успех, и Екатерина II подарила дом университету. Прокопович-Антонский, как инициатор переезда, был назначен инспектором благородного пансиона и с 1791 г. непосредственно занялся его организацией на новом месте. Здесь вовсю проявился его практический ум, хозяйственность и распорядительность, которую единодушно отмечали современники. Как писал впоследствии Антонский, «при определении меня инспектором и главным смотрителем бывшего Благородного Пансиона Университетского, я застал дом без ограды и в совершенном упадке. Надобно заметить, что и самый бывший Межевой Канцелярии дом, который назначили в продажу с аукциона за шесть тыс. рублей, по моей заботливости… приобретен университетом. Из суммы, вносимой воспитанниками пансиона, отделан мною в полтораста тыс. рублей архитектором Казаковым так, что в нем были не только удобные классы, спальни и залы, но и театр был весьма удобный и поместительный для публичных представлений… Когда по завладении Французами Москвы дом со всеми заведениями был сожжен… то сначала завел его в наемном доме, в 10 тыс. на год, но потом приступил опять к отделке пансионского дома и устроил его гораздо лучше против прежнего, даже церковь со всею утварью во имя Воздвижения Креста. Все опять на счет суммы, поступившей от воспитанников
296
РА. 1897. Кн. 2. С. 115.
Однако, не упуская из виду хозяйственных дел, основное внимание Антонский сосредоточил на создании учебной системы пансиона, которая принесла ему известность среди современников и любовь многих бывших пансионских воспитанников. Вот как формулирует задачи воспитания утвержденное в 1806 г. при непосредственном участии инспектора Постановление об университетском благородном пансионе. Обучение в нем предназначено прежде всего для «сохранения здоровья воспитанников, утверждения ума их и сердца в священных истинах закона Божия и нравственности, обогащения их полезными познаниями и внушения пламенной любви к Государю и Отечеству» [297] . (Этот текст неизменно печатался каждый год при «Объявлениях об учении в благородном пансионе».)
297
Сборник распоряжений по министерству народного просвещения. СПб., 1866. Т. 1. С. 132.
Наиболее подробно Антонский излагает свои педагогические взгляды в речи «О воспитании», произнесенной на пансионском Акте 1798 г. Разбирая их, можно говорить о преемственности масонской педагогики Антонского от идей Новикова, автора самого слова «педагогика» в русском языке, часто обсуждавшего вопросы воспитания детей в своих журналах. Антонский рассматривает предмет образования состоящим из двух частей, соответствующих развитию телесных и душевных способностей ребенка. Обе эти части должны гармонировать, и просвещение ума не может наступить раньше, чем тело получит известную крепость, достигаемую физическими упражнениями, иначе нравственные силы ребенка будут преждевременно истощены. Главное внимание наставникам следует уделить заблаговременному исследованию способностей воспитанников. «Никто не родится в свет, не получив к чему-нибудь способности». Сам процесс обучения должен равно воздействовать на память, рассудок и воображение ученика, и в нем полезный материал необходимо сочетать с приятными развлечениями. Поощряя способности воспитанников к определенным занятиям, не стоит оставлять без внимания и другие предметы, поскольку «не можно достичь совершенства ни в одной науке, не имея по крайней мере общего понятия об остальных». Характерным элементом педагогической системы Антонского было требование общего «энциклопедического» образования, которое, как он считал, более полезно для молодых дворян, чем специальные знания, поскольку удовлетворяет большему числу потребностей, встречающихся в жизни и в службе [298] .
298
Прокопович-Антонский А. А. О воспитании; цит. по: Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион и его воспитанники. М., 1858. С. 92—110.
Образовательная программа благородного пансиона действительно была довольно широкой. По мысли Антонского, ее основу должно составлять изучение языков, наиболее продуктивное именно в раннем возрасте, которое развивает память, воспитывает вкус и обогащает высокими мыслями (последнее особенно относится к древним языкам). Также важнейшими предметами для воспитания являются история, математика и естествознание, так как они действуют на воображение ребенка; безусловно необходимы в обучении и изящные искусства (музыка, рисование, танцы), которые содействуют «к облегчению и успокоению рассудка». Если мы сравним учебные программы благородного пансиона и академической гимназии в постановлениях 1806 г., то заметим, что программа пансиона перекрывала гимназическую: кроме названных выше предметов туда были добавлены краткая опытная физика, военные науки — артиллерия и фортификация, гражданская архитектура, основы практического Российского законоискусства. Языкам (их изучали четыре — французский, немецкий, английский и латынь, не считая российской грамматики и риторики) и изящным искусствам уделялось в обучении даже большее место, чем основным наукам, причем, например, в 1809 г. на 20 преподавателей наук университетского цикла в пансионе приходилось 30 учителей языков и свободных искусств (правда, некоторые из них вели по несколько предметов различного характера) [299] . Благодаря связям с университетом, Антонскому удалось пригласить для чтения лекций в пансионе почти всех ведущих профессоров, и в дальнейшем он старался привлекать к преподаванию многих талантливых адъюнктов, магистров и кандидатов. Так, в пансионе М. Т. Каченовский провел свои первые занятия по истории, И. А. Двигубский — по физике, Н. Ф. Кошанский, до своего перевода в Царскосельский лицей, обучал античным древностям и мифологии.
299
См. «Объявление о благородном пансионе, учрежденном при Московском университете» за 1809 г,
Необходимо подчеркнуть, насколько насыщенной была такая учебная программа по сравнению со средним уровнем домашнего образования дворян в начале александровского царствования. М. А. Дмитриев вспоминает, как и чему его учили дома: «Во-первых, по-французски; потом (предмет необходимый) мифологии; наконец, un peu d’histoire et de g'eographie — все на французском же языке. Под историей разумелась только древняя, а о средней и новейшей и помину не было. — Русской грамматике и Закону Божию совсем не учили <…> Можно себе представить, как трудно было привыкать к основательному учению и к множеству предметов, о которых и не слыхивал!» [300] Но при этом обилие предметов неизбежно приводило к тому, что их изучение было во многом поверхностным, поэтому те из воспитанников пансиона, которые всерьез интересовались наукой, стремились посещать университетские лекции. Сказывались и ограничения, сознательно вводимые А. А. Антонским на преподавание
300
Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1868. С. 18.
301
Тургенев Н. И. Дневники и письма. Т. 1. СПб., 1911. С. 85.
В общих чертах, к началу XIX в. в пансионе сложилась следующая схема обучения. В конце каждого года или летом во время каникул родители могли подавать заявки на обучение их детей в пансионе. Форма заявки, подробное расписание занятий, наставления воспитанникам, списки изданной в пансионе учебной литературы и другие необходимые сведения публиковались ежегодно в «Объявлениях о благородном пансионе при Московском университете», выпускаемых университетской типографией. Плата за обучение вносилась всегда вперед, сразу за полгода или год, и не возвращалась, даже если ученик выбывал из пансиона. Все воспитанники делились на пансионеров и полупансионеров; первые жили и питались в пансионе, вторые только приходили на занятия и обедали там. В начале 1800-х гг. пансионеры платили 275 руб. в год, а полупансионеры — 175 руб.; к 1812 г. эти суммы несколько увеличились. Кроме того, для пансионеров предусматривался ряд единовременных дополнительных выплат: за заведение новой кровати для воспитанника, за прислугу, выделяемую от пансиона тем, кто не имел собственной, за обучение игре на фортепиано (уроки скрипки и флейты давались без дополнительной платы), а также за возможность для желающих заниматься верховой ездой в соседнем манеже (со временем пансион предполагал завести собственный). Все родители вносили определенную сумму на покупку пансионом книг и учебных пособий или сами дарили их ему. Однако каждая из этих выплат не превышала 50 руб., так что в целом плата за обучение была вполне приемлемой для средней дворянской семьи и позволяла бережливому Антонскому вести и расширять пансионское хозяйство. Единственным «богатством» пансиона, по выражению Н. В. Сушкова, было столовое серебро, поскольку каждый воспитанник должен был оставить пансиону одну серебряную ложку [302] .
302
Сушков Н. В. Указ. соч. С. 35.
В пансион принимались дети не моложе 9 и не старше 14 лет. Здесь они разделялись на три возраста: меньший — от 9 до 12 лет, средний — от 13 до 15, и больший — 16–20 лет. Согласно возрастам воспитанники размещались в комнатах и учились, причем, как и в академической гимназии, каждый предмет был разделен на 6 классов и ученики переходили из класса в класс по каждому предмету независимо. Полный срок обучения в пансионе был, таким образом, 6 лет, но многие ученики проходили программу и быстрее, а некоторые, наоборот, по несколько лет сидели в тех же классах. Распорядок занятий также напоминал гимназический: пансионеров будили в 5 часов утра, в 6 начиналось повторение уроков, в 7 — утренняя молитва и завтрак, с 8 до 12 часов — классы, затем обед, небольшой отдых или летом игры во дворе. Вечерние занятия начинались в 2 часа пополудни и продолжались до 6 часов вечера, когда наступало время полдника, с 7 до 8 ученики повторяли уроки в своих комнатах, затем был ужин, вечерняя молитва и чтение Священного Писания и в 9 вечера пансионеры отправлялись ко сну. За соблюдением распорядка следили надзиратели, которые должны были неотлучно находиться вместе с пансионерами в их комнатах и дежурить в них по ночам. «Надзиратели не всегда отличались примерностью своего поведения; впрочем трудно было требовать совершенства от людей, которые решились принимать на себя такие хлопотливые и мало выгодные в денежном отношении должности. <…> Антонский имел высшую инспекцию. Он не часто показывался воспитанникам и очень хорошо делал: его за то больше боялись и уважали. Он никогда не суетился, всегда шел тихо, редко кричал, при появлении его можно было расслышать жужжание мухи» [303] .
303
Сафонович В. А. Воспоминания. РА. 1903. № 1. С. 119.
Предполагалось, что каждый надзиратель свободно владеет одним из иностранных языков, преподаваемых в пансионе, и в свое дежурство будет требовать от детей, чтобы они разговаривали только на этом языке. Однако эта мера не вполне обеспечивала должный уровень знания иностранных языков. Один из воспитанников вспоминает, что особенно «немецкого языка никто терпеть не мог; считалось даже унизительным русскому дворянину говорить на нем: все колбасники и сапожники говорят по-немецки» [304] .
304
Там же. С. 123.
Одним из ключевых педагогических методов Антонского была тщательно разработанная им система наград и поощрений для воспитанников. Она проявлялась и на уроках, и в повседневной жизни учеников, и, конечно, на торжественных пансионских мероприятиях. На уроках отличники занимали первые парты, они могли вести опрос учеников и повторение занятий в классе в ожидании учителя, в комнатах должны были следить за поведением младших учеников и заменять отсутствующих надзирателей. Для особенно прилежных воспитанников были выделены особые комнаты — отличная и полуотличная (к этому числу относили не более 15 человек). Право жить в этих комнатах и обедать за отдельным круглым столом в середине обеденного зала, где подавалось одно лишнее блюдо, было предметом гордости и соревнования воспитанников, чего и добивался инспектор. Впрочем, «некоторые тяготились этими преимуществами; другие напротив, ими величались» [305] .
305
Там же. С. 121.
Поэтому и видами наказаний служили перевод ученика на последние парты в классе, лишение сладкого пирожного за обедом и ужином и т. д. Все замечания и проступки ученикам отмечались штрихами в классном журнале; «оштрихованные» несколько раз пансионеры могли получить выговор от Антонского, запрещение в воскресные дни уходить из пансиона к родным или попасть за «ослиный стол» — наиболее позорное наказание в пансионе, заключавшееся в том, что провинившийся должен был стоять в углу у печки перед входом в столовую, на виду у всех воспитанников, которых вели на обед.