Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Долгие годы Облеухов оставался ближайшим другом не только П. Я. Чаадаева, но и всего щербатовского дома. С теплотой о нем отзывались Якушкин, княжна Наталия Щербатова, а сам князь Иван Дмитриевич в 1821 г. сообщал, что «знаком с Облеуховым с малолетства и почитает его за самого скромного, кроткого, умного и ученейшего человека». Обаяние личности Облеухова и пример его яркой научной карьеры могли оказать воздействие и на выбирающего свой путь Грибоедова [401] .

401

Неясна судьба бумаг Облеухова, о которых упоминает Киреевский. Местонахождение писем Чаадаева к Облеухову, из которых делал выписки Д. И. Шаховской, хранившихся в 30-х гг. в Малоярославце «у одной из представительниц рода Облеуховых», в настоящее время также неизвестно. Все эти источники могли содержать интереснейшие сведения о рассматриваемом нами студенческом кружке.

Вне нашего

поля зрения остались еще несколько университетских кружков, которые возникали вокруг издаваемых студентами литературных журналов и сборников. В 1807 г. такой кружок возник вокруг альманаха «Весенний цветок» (при покровительстве попечителя Муравьева вышло 3 части, но после его смерти издание прекратилось). Его составителями и основными авторами были московские студенты Козьма Андреев и Алексей Урываев. Свои первые произведения в этом альманахе опубликовали И. М. Снегирев, А. Д. Боровков, В. И. Лыкошин. В своих записках Боровков упоминает среди университетских друзей, кроме Снегирева, еще Е. Ф. Тимковского и И. И. Давыдова. Их объединяла общая судьба небогатых студентов, вынужденных зарабатывать на жизнь переводами и уроками, пировавших и гулявших в складчину. Биограф И. И. Давыдова, рассказывая о его товарищах по учебе, приводит несколько фамилий студентов, в основном казеннокоштных: Никитин, Карасевский, Прянишников, Альфонский, Смирнов. Часть этой дружеской компании серьезно увлекалась литературой: в нее входили С. Д. Нечаев, В. С. Филимонов, связывавшие университетскую среду с журналистским кругом М. Н. Макарова, издателем «Журнала для милых» (1804), «Московского курьера» (1805–1806), «Московского вестника» (1809). (Сам Макаров учился одно время в благородном пансионе, а в 1810 г. посещал университетские лекции вольнослушателем.) Кроме того, И. И. Давыдов называл своим приятелем и Грибоедова, вместе с которым они учились у профессора Буле, а Ф. И. Прянишников — П. Я. Чаадаева.

В «Весеннем цветке» вышли в свет и первые литературные опыты К. Ф. Калайдовича, который оставил след в университетской науке прежде всего как собиратель древностей и исследователь славянских языков. После окончания им учебы (1810 г.) со степенью кандидата словесных наук университет предпочел удержать Калайдовича у себя, поручив ему преподавание истории в академической гимназии и благородном пансионе. Калайдович относился к тем немногим воспитанникам университета, которые активно сотрудничали сразу в нескольких научных обществах. К своим литературным занятиям он относился вполне серьезно: еще будучи в гимназии, Константин и его брат Петр, будущий автор «Словаря русских синонимов», выпускали рукописный журнал «Русская муза», который показывали школьным товарищам, в т. ч. Жуковскому [402] . В 1807–1808 г. они по подписке пытались издавать журнал «Русский критик» (вышел один номер), помогали К. Ф. Андрееву в издании «Весеннего цветка», наконец, в 1808 г. К. Ф. Калайдович выпустил и сборник собственных произведений — «Плоды моих трудов».

402

Бессонов П. А. К. Ф. Калайдович: биографический очерк // Чтения в

Наконец, последним по времени литературным содружеством в университете перед Отечественной войной можно назвать младших участников Собрания воспитанников благородного пансиона, труды которых вышли в двух книгах сборника «В удовольствие и пользу» (1810–1811 гг.). Наиболее деятельным из них был С. Г. Саларев, о котором оставил свои воспоминания И. И. Давыдов [403] , сюда же входили лучшие воспитанники этих лет А. Величко, А. Родзянко, сын прославленного генерала Александр Раевский, начинающие свое литературное поприще Н. В. Сушков и М. А. Дмитриев и некоторые другие. Однако можно заметить, что это пансионское товарищество уже не обладало такими яркими фигурами, как предыдущие, и общий уровень сборников был весьма невысок.

403

Давыдов И. И. Воспоминание о С. Г. Салареве, прочитанное на заседании ОЛРС. М., 1822.

Подведем некоторые итоги. Учеба и бытовое поведение питомцев Московского университета в начале XIX в. представляют собой разностороннее явление, которое будет по-разному охарактеризовано в зависимости от того, идет ли речь о казеннокоштных или своекоштных студентах, воспитанниках благородного пансиона и академической гимназии, студентах-дворянах или разночинцах. Последствия университетских реформ, необходимых, по замыслу правительства, для привлечения к высшему образованию дворян как ведущего сословия российского общества, оказывали значительное влияние на формирование студенческого состава. Поэтому наше внимание привлекла во многом уникальная, существовавшая именно в допожарном университете группа молодых дворян из лучших московских семей, искренне увлеченных науками и литературным творчеством, мечтающих найти свой путь, чтобы принести пользу Отечеству; в некоторых из них мы угадываем будущих декабристов. Не менее важным для университета оказался тот перелом в отношении к нему русского общества, вследствие которого всего за несколько лет количество студентов более чем утроилось и университет наконец начал приобретать черты высшего учебного заведения, отказываясь от присущих ему в XVIII в. функций начального и среднего образования. Наконец, в сложившейся к началу 1810-х гг. студенческой среде зарождались многочисленные знакомства и приятельские

связи между молодыми людьми, сыгравшими впоследствии значительную роль в истории России. Эти контакты представляют благодатное поле для дальнейших исследований.

Заключение

«Московский университет 1804–1812 гг. в московской общественной жизни играл исключительную роль. Такого важного значения не имел, например, Санкт-Петербургский университет 1819–1825 гг. в петербургской общественной жизни — он только налаживался и скоро подпал реакции — здесь руководство принадлежало несомненно журналистам и будущим декабристам. В Москве времен студенчества Грибоедова вся культурная работа концентрировалась в университете. О нем и о профессорах приходится говорить и по поводу тогдашней школы и по поводу масонства, журналистики, изящной словесности и т. д. После разгрома 1812 г. значение Московского университета сузилось. Но времена Грановского вновь напомнили mutatis mutandis время 1804–1812 гг.» [404]

404

ПД, кабинет-библиотека Н. К. Пиксанова, конволют «Московский университет».

Так писал замечательный исследователь русской культуры начала XIX века Н. К. Пиксанов. Присоединяясь к его мнению, мы должны отметить точно схваченную историком черту — изменение, подвижность, бурный рост, — характерную для рассматриваемого нами периода университетской истории, и особенно для времени попечительства М. Н. Муравьева. Это благодаря его заслугам университет в 1804 г. получил устав — самый демократичный за всю свою историю. Заботами Муравьева разворачивается выпуск университетских журналов, деятельность научных обществ, растет число студентов и качество преподавания, изменяется роль университета в культурной жизни и отношение к нему русского общества. Именно с этой поры понятие «образованность» в дворянском обществе неразрывно связывается со словом университет, так же как связаны с ним представления о российской науке, литературном процессе.

Последняя связь — между наукой и литературой — особенно важна, ведь вплоть до середины XIX века, да и позднее, развитие общественного сознания шло преимущественно в форме литературных споров. Поэтому успехи науки соизмерялись Муравьевым, сыном века Просвещения, со степенью их воздействия на публику, что было невозможно без постоянного участия университета в общем развитии русской литературы. Не только благородный пансион при университете, благодаря тому значению, которое в нем уделялось изящной словесности, воспитывал будущих поэтов и писателей, но и в университетских аудиториях литературные и научные споры свидетельствовали о присутствии мысли, побуждая студентов думать и действовать свободно и выражать свои стремления не только на бумаге, но и в конкретных поступках и даже жертвах ради Отечества, как доказал 1812 год. И хотя не все поколение декабристов прошло через Московский университет, но его главные черты вообще не могли бы возникнуть без той атмосферы свободы науки и творчества, которую создавали реформы народного просвещения, частью которых было преобразование университета.

Что касается дальнейшего развития положений устава 1804 г., то здесь как нельзя более сказался идеалистический характер реформ, поскольку многие его принципы находили воплощение с большим трудом и за них приходилось бороться на различных уровнях. Устав не был надежной защитой профессоров от произвола начальства, что показали последние годы перед Отечественной войной. Насколько прочной должна была оказаться в этих условиях русская наука? События показали, что европейская модель ее развития достаточно крепко укоренилась в России, и в этом также значение рассмотренного нами периода. Уроки немецких профессоров были не просто усвоены, но теперь появилось новое поколение молодых ученых, которое, несмотря на все утраты, смогло восстановить университет и привести его к новому расцвету. Последующий период университетской истории выглядит гораздо более стабильным. Это означает, что формы, в которых будет существовать университетское образование в России, были найдены успешно, что дальше пойдет их медленный и плавный рост, накопление опыта и знаний.

Наконец, чем вошло это время университетской жизни в сознание общества, чем запомнилось своим будущим студентам? Для воспитанников университета последующих поколений пожар 1812 г. провел черту, отделявшую прежнюю историю университета от современного им времени. Так, например, учившийся здесь двадцатью годами позже Герцен с удовольствием рассказывал студенческие предания о «патриархальном периоде», как он его называет, в жизни Московского университета перед Отечественной войной. Студенты и профессора часто обращались к этой эпохе как потому, что это был блестящий этап университетской истории, с которым связаны имена его замечательных ученых и воспитанников, так и понимая, что именно перед Отечественной войной были заложены основные традиции университетского самоуправления, его ведущая роль в обществе не только как научного, но и культурного центра. С принципами устава 1804 г. — доступностью бесплатного высшего образования для людей всех сословий, званий, любого достатка, свободой в преподавании для профессоров и в выборе наук для студентов, автономией университета — необходимо было считаться авторам последующих университетских уставов, независимо от характера их взглядов; сохраняют они свое значение и поныне. После пожара эти университетские традиции должны были выдержать проверку уже в новых условиях — не реформ или трагических испытаний, а спокойной созидательной жизни, и дальнейший ход истории доказал правильность пути, выбранного российским просвещением, его неизменное и великое стремление, несмотря ни на какие перемены, служить на благо Отечеству.