Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Одним из наиболее талантливых литераторов мерзляковского кружка, близким по складу характера и творчеству к самому Мерзлякову, был поэт Захар Алексеевич Буринский (1784–1808). Родившийся в семье священника из Переславля-Залесского, он некоторое время учился в Московском университетском благородном пансионе, в 1801 г. поступил в казенные студенты, в 1804 г. окончил курс кандидатом по философскому факультету. С 1807 г. Буринский — магистр и адъюнкт философии и словесных наук. Во время учебы в университете он пользовался поддержкой попечителя М. Н. Муравьева, готовившего его для преподавания всеобщей истории. На смерть Муравьева Буринский откликнулся поэтическим посланием, сочувственно процитированным Батюшковым в его программной речи «О влиянии легкой поэзии на язык». В это же время Буринский сблизился с Мерзляковым, поддерживал переписку со своим пансионским товарищем Н. И. Гнедичем. Как и Мерзляков, Буринский отличался веселостью и общительным нравом в компании, притягивал к себе друзей, которые сохранили о нем память как о незаурядном, но нераскрывшемся литературном даровании. «Не забуду и тебя, милый беспечный мой Буринский, будущее светило нашей литературы, поэт чувством, поэт взглядом на предметы, поэт оборотами мыслей и выражений и образом жизни — словом поэт по призванию! — пишет Жихарев, прощаясь с университетом в 1806 г. — Не забуду тебя, скромный обитатель бедной кельи незабвенного нашего поэта Кострова, которого наследовал ты талант, но не наследовал его слабостей» [366] . Николай Тургенев отмечает в дневнике после пансионского акта: «Буринский славно сказывал стихи, но не худо и шалил за ужином» [367] . При этом в нескольких известных нам письмах Буринского он предстает совершенно с другой стороны: человеком чувствительным, ранимым, тяжело переживающим обиды и несправедливости, склонным к глубоким медитативным размышлениям. «Люди нашего состояния живут в рабстве обстоятельств и воли других… Сколько чувств и идей должны мы у себя отнять! Как должны переиначить и образ мыслей и волю желаний и требований своих самых невинных,

даже благородных склонностей! — Мы должны исказить самих себя, если хотим хорошо жить в этой свободной тюрьме, которую называют светом. У турок есть обыкновение тех невольников, которым удается понравиться господину, заставлять в саду садить цветы! О! если бы судьба доставляла нам хотя такую неволю!» [368] Последние годы жизни Буринского сопровождали какие-то не вполне ясные нам несчастные события. На его внезапную смерть в мае 1808 г. откликнулись стихами Мерзляков и И. Б. Петрозилиус, немец-гувернер в семье Грибоедовых, очевидно, близко друживший с Буринским, что, как мы увидим ниже, показывает еще одну сторону университетских знакомств создателя «Горя от ума».

366

Жихарев С. П. Указ. соч. Т. 1. С. 170.

367

Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 16.

368

РО РНБ. Собр. автографов. Буринский. К-3. Л. 5; цит. по: Лотпман Ю. М. Мерзляков как поэт. С. 253.

Оба поэта — 3. А. Буринский и А. Ф. Мерзляков — тесно соприкасались в своей жизни с университетским благородным пансионом, публиковали стихотворения в его изданиях, и неудивительно, что многих их знакомых мы видим среди членов Собрания воспитанников благородного пансиона. Список авторов «Утренней зари» и других названных выше сборников помогает нам выявить наиболее активных участников этого литературного кружка, и хотя его заседания во многом носили формальный характер, являясь частью воспитательной системы А. А. Прокоповича-Антонского, им сопутствовала иногда и настоящая дружба между членами собрания, о которой мы можем узнать из их личной переписки. За период с начала XIX в. до Отечественной войны в собрании сменилось несколько поколений воспитанников, для каждого из которых характерны свои дружеские связи. Среди старшего поколения, наиболее активно участвовавшего в первых книгах «Утренней зари», мы можем выделить И. А. Петина и Д. В. Дашкова. Ивану Петину, окончившему пансион в 1803 г. в ранге первого воспитанника, посвящено замечательное воспоминание Батюшкова, служившего с ним в одном полку во время похода 1807 г. и финляндской кампании и оплакавшего его смерть на 26 году жизни в «битве народов» под Лейпцигом. «Ум его, — пишет Батюшков, — был украшен познаниями и способен к науке и рассуждению, ум зрелого человека и сердце счастливого ребенка: вот в двух словах его изображение» [369] . Стихотворные опыты Петина публиковались только в пансионских сборниках, но Батюшков считал, что «несколько басен, написанных им в ребячестве, и переводов из книг математических показывали редкую гибкость ума, способного на многое».

369

Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 399.

Дмитрий Дашков, в будущем один из основателей литературного общества «Арзамас» и министр юстиции при Николае I, был, так же как и Петин, назван лучшим воспитанником благородного пансиона, и закончил его в 1803 г. До 1810 г. Дашков жил в Москве, числясь, как и многие его сверстники, на службе в архиве Коллегии иностранных дел, что не мешало ему посещать университетские занятия и не терять контакта с пансионским кругом, к которому принадлежали его ближайшие друзья — Н. Масленников, М. Милонов и Н. Грамматин. Именно Милонов и Грамматин, а также С. Соковнин, Н. Тургенев, В. Прокопович-Антонский (племянник инспектора) и несколько других воспитанников задавали тон в пансионских изданиях 1805–1810 гг. Дружеская переписка Грамматина, Милонова и Дашкова этих лет подробно рисует нам взаимоотношения молодых людей, круг их чтения, научные интересы и литературные вкусы, их формирующиеся жизненные устремления [370] . Из трех друзей Дашков отличался наибольшими познаниями в литературе, особенно французской, увлекался философией и естественной историей. Дмитриев пишет, что «в самой молодости, между товарищами, Дашков пользовался уже преимущественным уважением и к своему лицу и к своим мнениям. Он и тогда имел над ними какую-то моральную власть, которой они покорялись, признавая его превосходство перед собою. Его приговор литературным их произведениям почитался важным и окончательным; его насмешка была метка и неотразима, хотя никогда не была оскорбительна. Милонов, а особенно Грамматин, часто бывали предметом его верных замечаний и приятельских шуток, но плохие авторы испытывали всю силу его иронии» [371] .

370

Библиографические записки. 1859. № 9. С. 257–263; № 10. С. 289–303.

371

Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. С. 211.

Судьбы друзей сложились по-разному. Николай Грамматин расстался с пансионом только зимой 1806 г., защитив в университете экзамен на степень кандидата словесности, но продолжал ученые занятия и в 1809 г. был удостоен диплома магистра за «Рассуждение о древней русской словесности» — один из первых трудов по древнерусской литературе. Переехав в Петербург (при покровительстве И. И. Дмитриева) он пытался начать служебную карьеру, но неудачно. Все это время Грамматин не переставал писать стихи, сотрудничал в ряде журналов и литературных обществ, причем в поэтических произведениях, как и Мерзляков, искал средств для выражения народного духа, обращался к предромантической европейской поэзии, Оссиану и другим авторам. Сборник его стихов (1811 г.) не вызвал особого отклика у читающей публики, в парнасском адрес-календаре Воейкова он охарактеризован как «ветошник русских писателей, перекраивает новые пьесы из старых лоскутьев и перекрашивает в чужие поношенные стихотворения» [372] . В середине 1812 г. Грамматин уехал в родную Костромскую губернию, где служил директором Костромской гимназии и вышел в отставку в 1818 г. [373] .

372

«Арзамас»: Сборник / Под ред. В. Э. Вацуро и А. Л. Осповата. М., 1994. Кн. 2. С. 9.

373

В историко-архитектурном музее Костромской обл. (ед. хр. 53/332), по видимому, сохранилась не затронутая исследователями часть переписки Н. Ф. Грамматина и его брата, также учившегося в пансионе.

Михаил Васильевич Милонов, поэт с блестящим сатирическим дарованием, исповедовавший в творчестве высокие принципы Ювенала, но также оставивший превосходные образцы и элегического жанра, и игровой «вольной» поэзии, резко отличался характером и дарованием от своего друга Н. Грамматина. Как пишет М. А. Дмитриев, знавший обоих еще в пансионе, «Милонов известен в нашей литературе своими сатирами; а между современниками славился еще острыми ответами и беззаботною, разгульною своею жизнью, которой он отличался от всех упомянутых мною его товарищей по литературе. Грамматин напротив составлял совершенную противоположность с Милоновым: он был человек тихий, скромный, безобидный, медлительный» [374] . По словам Дмитриева, после Кострова ни о ком из писателей не было столько анекдотов [375] . Карьера Милонова не сложилась; окончив с отличием пансион в 1808 г., а в 1810 г. университет в звании кандидата [376] ®, он служит в Петербурге, где стремится, без особого успеха, противостоять рассеянной жизни, которая его затягивает (как это видно из его переписки с Грамматиным [377] ). Служба в департаменте не удовлетворяла Милонова, он переходил с места на место, после Отечественной войны вновь оказался в Москве, затем опять в Петербурге, пока наконец, по словам Вигеля, не «потопил свой талант в вине, или лучше сказать, в водке».

374

Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 209.

375

Один из них Пушкин записывает в Table-Talk: «Сатирик Милонов пришел однажды к Гнедичу пьяный, по своему обыкновению, оборванный и растрепанный. Гнедич принялся увещевать его. Растроганный Милонов заплакал и, указывая на небо, сказал: „Там, там найду я награду за все мои страдания…“ „Братец, — возразил ему Гнедич, — посмотри на себя в зеркало: пустят ли тебя туда?“» — Пушкин А С. Собр. соч. Т. 7. М., 1976. С. 177.

376

Сохранились его похвальный лист из благородного пансиона «за отличия, особенно в словесных науках» и студенческий аттестат с перечнем прослушанных предметов — РО РНБ, ф. 833, ед. хр. 472, л. 1–3.

377

OP РГБ, ф. 398, к. 1, ед. хр. 29, 30.

К рассмотренному нами дружескому кружку примыкал в период его учебы в пансионе (1799–1806) и в университете (1806–1808)

и Николай Тургенев (из его дневника мы узнаем о посещении Тургеневым дружеской пирушки у Милонова, вместе с В. Прокоповичем-Антонским и другими воспитанниками; в другой раз вместе с Дашковым и Масленниковым он вступает в спор о Вольтере; кроме них в дневнике упомянут как приятель Тургенева и 3. А. Буринский), но говорить о их тесном товариществе, видимо, неправомерно. Хотя Тургенев, как и его приятели, писал стихи и даже пытался опубликовать их в «Вестнике Европы», литературные интересы слабо связывали его с пансионским кругом; и вообще, изучив дневник Тургенева, мы едва ли можем назвать кого-либо из упомянутых там молодых людей его близкими друзьями. В характере Тургенева и процессе складывания его мировоззрения еще М. О. Гершензоном, первым из исследователей, подмечены черты, отличавшие дворянского юношу начала XIX в., который впервые столкнулся с противоречиями окружающей жизни и приходит к осознанию необходимости бороться с ними, даже революционными методами. «Дневник молодого Тургенева на всем своем протяжении исполнен такой мрачной меланхолии, какой никто не мог бы предполагать в здоровом и прилежном юноше.

<…> Он часто, особенно в начале, жалуется на скуку… Но скука — не точное слово; его душевное состояние — не скука, а тоска, ипохондрия, наполовину нервного, наполовину философского происхождения, иначе говоря „мировая скорбь“» [378] . Николай Тургенев находится в жестоком разладе с окружающим его миром, прежде всего видя бессмысленность и бесцельность той светской жизни, которую он ведет; некоторое отдохновение он находит только наблюдая во время гуляний простой народ, «русских мужичков» (по замечанию Е. И. Тарасова, «Тургенев вообще друг народа» [379] ). Причину своего разлада он объясняет неизбежностью бед и страданий людей вокруг него, которая проистекает из существующей системы отношений между людьми. «Глупые люди, почитающие сей свет лучшим и совершенным, несчастные, зараженные оптимизмом, — станете ли еще утверждать нам справедливость своей системы? Никакой Цицерон, никакой Рафаэль не может изобразить всех бедствий человеческих — труд напрасный. Но, скажет какой-нибудь П англ ос: ты говорил это во время твоего несчастия, послужившего тебе же к пользе, а в веселый час, в иное время станешь говорить противное. — Нет, нет, как бы я ни был весел, как бы ни был счастлив, при сей ужасной мысли о несчастном человечестве сердце мое содрогнется» [380] . Все несчастья людей следуют из того, что их жизнь слишком удалена от «натурального», природного существования. В поисках законов этого природного существования Тургенев подвергает анализу и критике все стороны окружающего его мира. Он замечает глупость, лень, корыстолюбие знакомых ему людей, осуждает безнравственное с его точки зрения пансионское начальство, бесполезность своей службы в архиве и т. д. Характерно, что воспитанный дома и в пансионе на строгих религиозных началах, он в минуты рефлексии испытывает жестокие сомнения в существовании Бога и пытается объяснить его с помощью «просвещенного светом разума и философии, тщательно рассматривающей Природу и ход вещей». В поисках ответа он обращается к книгам, среди которых его особенно привлекает Вольтер с его разрушительным пафосом по отношению к старому миру и надеждой построить новый. «Если злоупотребление утвердилось, то нужен громовый удар, чтобы искоренить его», — в этой цитате из Вольтера в дневнике Тургенева уже проглядывают черты будущего декабриста.

378

Гершензон М. О. Н. И. Тургенев в молодости // Грибоедовская Москва. П. Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989. С. 222–231.

379

Тарасов Е. И. Декабрист Н. И. Тургенев в александровскую эпоху. Самара, 1923. С. 30.

380

Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 72.

З. А. Буринский, объединявший кружок Мерзлякова с пансионской средой, участвовал и в других дружеских собраниях студентов, среди которых одно вызывает наше повышенное внимание, поскольку именно в нем мы можем отметить зарождение товарищеских связей между несколькими участниками первых декабристских организаций. Речь идет о собиравшемся в доме Щербатовых на Кузнецком мосту литературном кружке студентов Московского университета, куда входили жившие в доме князь И. Д. Щербатов, братья П. Я. и М. Я. Чаадаевы, а также А. С. Грибоедов и некоторые другие молодые люди. Прямым источником наших сведений об этом кружке служит случайно сохранившаяся в архиве Щербатова записка от А. С. Грибоедова, датируемая временем не позже весны 1808 г. (т. е. Грибоедову в это время, по-видимому, было не более 13 лет!). Он пишет: «Крайне огорчен, князь, быть лишенным удовольствия присутствовать на вашем собрании, тому причина мое недомогание. Рассчитывая на вашу любезность, надеюсь, что вы доставите мне удовольствие отужинать у нас сегодня вечером. Вы меня очень обяжете, согласившись на мое приглашение, так же как и ваши кузены Чаадаевы, члены собрания и г. Буринский, который, конечно, доставит мне удовольствие своим присутствием. Преданный вам Александр Грибоедов» [381] .

381

Пер. с фр. Д. И. Шаховского; впервые опубл. в кн.: Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 349. Подлинник письма обнаружен нами в РГВИА, ф. 801, оп. 77/18, д. 24, ч. 7, т. 2, л. 86.

Университетская дружба Грибоедова и братьев Чаадаевых хорошо известна по воспоминаниям и подтверждается многими фактами [382] . Буринский также оказался в числе «членов собрания» не случайно: в это время он преподает князю И. Д. Щербатову и его сестрам русскую словесность. К числу других посетителей кружка мы можем отнести, например, В. И. Лыкошина, а также, с большой долей вероятности, земляка Грибоедова по Смоленщине, И. Д. Якушкина. Якушкин был привезен в Москву и определен на пансион к профессору Мерзлякову в 1808 г. [383] , благодаря Мерзлякову он начал посещать университетские лекции, сблизился со студенческой средой (возможно, также познакомился с Буринским), хотя формально был зачислен в университет только на акте 1810 г. [384] Вероятно, вскоре после приезда, благодаря своему земляку и родственнику Грибоедову, он попадает и в дом Щербатовых, о чем свидетельствует показание кн. И. Д. Щербатова, что он познакомился с Якушкиным еще будучи в университете, а также признание его сестры Н. Д. Щербатовой, в которую Якушкин был безнадежно влюблен, относившей начало его страсти к 13-летнему возрасту, т. е. моменту непосредственно после приезда Якушкина в Москву [385] . Вместе с братьями Чаадаевыми, Щербатовым и Грибоедовым Якушкин занимался у профессора Буле. Отмечу здесь, что учеба Чаадаевых в университете, куда они были зачислены студентами летом 1808 г., фактически началась раньше, по крайней мере с осени 1807 г. [386] ; закончилось же обучение всех друзей (кроме А. С. Грибоедова) в начале 1811 г., когда Якушкин и Щербатов отправились в Петербург для определения в Семеновский полк, а через несколько месяцев за ними последовали и оба Чаадаевых.

382

Сводку данных см. Дубшан Л. С. Из московских лет Грибоедова // А. С. Грибоедов: Материалы к биографии. Л., 1989. С. 30.

383

Якушкин И. Д. Записки, статьи и письма. М., 1951. С. 468; ср.: Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 34.

384

Московские ведомости. 1810. 6 июля. С. 2163.

385

Любовные коллизии, которые наблюдал Грибоедов в доме Щербатовых, могли послужить ему канвой к сюжету «Горя от ума», и недаром в Чацком близкие друзья узнавали Чаадаева.

386

Об этом свидетельствуют неопубликованные письма М. Я. Чаадаева к И. Д. Щербатову в РГВИА; к тому же на следствии среди своих товарищей по учебе П. Чаадаев называет Н. Тургенева, который покинул университет в мае 1808 г. — PC. 1900. № 12. С. 584. Сам же князь Щербатов получил разрешение ректора на посещение университетских лекций в сентябре 1807 г., хотя произведен в студенты был только в 1809 г. — Московские ведомости. 1809. 7 июля. С. 1247.

Рассматривая круг университетских знакомых Грибоедова, мы не должны оставить вниманием другую замечательную фигуру — Михаила Николаевича Муравьева, одного из основателей Союза спасения, будущего графа Виленского. Об их приятельских отношениях мы узнаем из письма Грибоедова от 6 июня 1826 г.; по его словам, в этот день они оба, после освобождения из-под ареста, были представлены Николаю I во дворце на Елагином острове, куда приехали вместе в коляске Муравьева, которого Грибоедов называет «университетским товарищем, не видевшимся со мной уже 16 лет». В самом деле, встречи Муравьева с Грибоедовым в университете могли происходить именно в 1810 г., когда первый из них был зачислен студентом физико-математического отделения. Однако и до этого Михаил Муравьев, страстно увлекавшийся математикой, собирал у себя дома кружок университетских студентов — знатоков этой науки, среди которых его биограф называет Щепкина, Афанасьева, Андреева и Терюхина (двое из них впоследствии стали преподавателями университета) [387] . Расцвет муравьевского кружка связан с основанием им при поддержке отца, генерал-майора Н. Н. Муравьева, общества математиков, преобразованного после Отечественной войны в московскую школу колонновожатых, из стен которой вышло немало замечательных деятелей декабристского движения.

387

Кропотов Д. А. Жизнь гр. М. Н. Муравьева. СПб., 1874. С. 48.