Московское воскресенье
Шрифт:
Федотова, подпрыгнув, ухватилась за винт, крикнула кому-то:
— Берегись, расшибу! — и повернула его. Мотор загудел, и самолет зарулил на старт.
Четыре точки уже растаяли на горизонте, а Катя все ждала свою летчицу, задержавшуюся на командном пункте. Мимо нее пробегали техники, проходили вооруженцы, разговаривая приглушенными голосами.
— Берегитесь, бомбы несем!
По всему аэродрому разносились короткие восклицания:
— У кого есть запасная лампочка?
— Антонову к начальнику штаба!
— Кто
— Вот я, вот я! — послышался голос Маши Федотовой.
— Эх, бомбочки хороши, — тянула нараспев Зоя Малахова, техник по вооружению, — везите их скорее фрицам, пусть подавятся.
Нырнув под крыло самолета, она подвесила бомбу, приняла из рук помощницы вторую, закрепила, строго наказала:
— Смотри, штурман, не промахнись!
— Говори тише, — остановила ее помощница.
Вооруженцы отошли. К самолету подошла летчица Полевая, осветила Катю карманным фонариком, весело спросила:
— Готова?
Она посмотрела на Катю свысока и насмешливо сказала:
— Лезь в кабину, штурманенок!
Но Катя не обиделась. Она летела в первый раз и еще ничем не проявила себя. Ей казалось, что все помнили, как она на тренировочных полетах сбилась с маршрута. Помнила это и Надя Полевая, потому так пренебрежительно и обратилась к ней.
Проглотив оскорбительное слово «штурманенок», Катя полезла в кабину.
Влажный ветер ударил в лицо. Самолет побежал, разрывая густые волны июньского луга. И снова Катя испытала то знакомое волнение, когда, как перед прыжком, приостанавливается дыхание. Но вот самолет оторвался от земли и, словно поднимаясь по лестнице, начал набирать высоту.
И потянулась внизу темная степь.
Катя представляла, как торопливо перекапывают ее саперы, сея в чернозем мины всех сортов: противотанковые и противопехотные. По спящим цветам расползается, как повилика, колючая проволока. Траншеи и рвы, словно русла рек, пересекают степь. Армия закапывается в землю. Заботливые руки артиллеристов снимают с пушек увядший ковыль, который еще утром был зелен и неотличим от травы, и стволы орудий начинают согреваться, словно от первого выстрела в них проснулась жизнь. По травяным зарослям бредут автомобили, на ощупь пробивая дорогу. Похожие на стога свежескошенного сена, стоят танки. И кругом, вдыхая свежий аромат степи, люди готовятся к бою.
Катя следила за стрелками часов. В кабине было тесно. Из кармана, приделанного к стенке кабины, высовывались ракеты. Две осветительные бомбы, которые вооруженцы сунули в последнюю минуту, лежали у нее на коленях. Сзади стоял пулемет, а внизу висели фугаски. Катя не могла пожаловаться на то, что плохо подготовлена.
Внимательно разглядывая темную землю, она ждала, когда появится отблеск реки. Реку не спрячешь от ночного самолета, не замаскируешь камуфляжными сетками. И на этой реке немцы готовят переправу, чтобы ударить по Ростову. Надо положить бомбы так точно, чтобы
Катя нетерпеливо поглядывала на землю. Уже должна быть река, ведь они летят, а не ползут. Ее охватило такое волнение, что она крикнула летчице в переговорную трубку:
— Давай быстрее!
Летчица ничего не ответила, только откинулась от приборной доски, и Катя поняла, что она недовольна ею. Нельзя показывать нетерпение.
Но вот блеснула река. Не успела Катя опомниться, как услышала глухие слова летчицы:
— Приготовиться.
Самолет подходил к переправе слева. Немцы, конечно, слышали его, но ни одной вспышкой не обнаруживали себя.
«Спрятались? Сейчас мы вас разыщем!»
Две светящиеся бомбы повисли над рекой, как люстры. И сразу стал виден мост и машины на нем.
— Захожу на цель, — сказала летчица.
На секунду Катя задержалась, уточняя угол прицела, потом дернула ручку бомбосбрасывателя.
Самолет подпрыгнул, освобожденный от груза, и пошел быстрее, словно летчица торопилась уйти. Но штурман еще не успела сбросить весь груз. Перегнувшись через борт, она начала бросать мелкие бомбы. Вдруг мгновенный страх сковал ее. Огня от взрыва нет! Она взглянула вниз, и сердце ее словно остановилось: бомбы упали в воду.
В следующее мгновение самолет снова развернулся и повис над мостом. Катя повернулась к пулемету и стреляла по машинам.
В ответ к самолету полетел разноцветный поток трассирующих пуль. Пули летели то выше самолета, то ниже, то сбоку, все догоняя его. Катя инстинктивно сжалась, словно надеялась, что так в нее труднее будет попасть.
Но когда она справилась со своим страхом, оглянулась, вокруг уже была темнота и только вдалеке вспыхивали разрывы.
«Кажется, вырвались?» Но зенитки еще стреляли им вдогонку. «Мимо! Опять мимо!»
Самолет уходил, утопая в плотной темноте. Облегченный вздох вырвался из груди Кати, потом ее охватила огромная нежность к летчице, которая так ловко вывела самолет из беды. Все в ней медленно оттаивало, она с наслаждением потянулась, распрямляя спину.
«А ведь нас чуть не убили», — подумала она и так глубоко вздохнула, словно вытолкнула из горла запекшийся комом страх. Сердце заиграло, захотелось петь.
— Вырвались, Наденька, вырвались!
Летчица помолчала, потом глухо сказала:
— Сундук ты, а не штурман.
Катя удивленно вскинула брови, нерешительно переспросила:
— Что-о?
— Я говорю — к черту такого штурмана!
Словно огнем полоснуло Катю: «Вот оно что! Вот в чем главное. А я осмелилась думать о своей жизни. Я радовалась, что осталась жива. Я и забыла… Я смогла на минуту забыть, что не выполнила задания. Что теперь скажут в полку?»
Небо заметно светлело. Сквозь рассвет, как сквозь мутное стекло, виднелись земля, нитка железной дороги, квадраты домиков шахтерского поселка.