Московское золото или нежная попа комсомолки
Шрифт:
Двигатель зарычал, Лёха дождался отмашки руководителя полётов, и И–5 начал медленно катиться по земле.
— Нихера не видно вообще! — родилась в голове мысль. — Только небо, только ветер, только ж@па впереди, — пропел Лёха, перекрикивая рёв двигателя.
Колёса подпрыгивали на неровностях аэродрома, крылья тряслись, растяжки скрипели, самолёт потихоньку набирал скорость. Лёхе казалось, что вибрация идёт по всему телу — от самого основания, сидящего на парашюте, и до рук, цепляющихся за ручку управления. Слева мелькнул край взлётной полосы.
— Ну,
Самолёт рванул вперёд и стал разворачиваться влево. Лёха автоматически дал правую педаль, компенсируя разворот. Воздух ударил в лицо. Лёхе казалось, что он несётся на бешеной табуретке по стиральной доске. Сначала поднялся хвост, и Лёха увидел приближающийся обрыв и за ним море. В какой-то момент колёса в очередной раз подпрыгнули, и самолёт остался в воздухе. Лёха аккуратно потянул ручку на себя, и земля под ногами начала удаляться.
— Вот я и в воздухе! — ощутил Лёха.
Лёха заставил себя расслабиться. Перехватив ручку, аккуратно подал её вправо, влево, нажал на одну педаль, на другую. Ощущение было другим, отличающимся от У–2.
Самолёт слушался хорошо. Лёха потянул ручку управления на себя, и самолёт начал послушно подниматься. Ветер под крыльями увеличивал скорость, истребитель уверенно набирал высоту. Лёха расслабил плечи. Он почувствовал, как И–5 постепенно подстраивается под его руки. Ветер свистел за бортом, но внутри кабины было на удивление спокойно. Лёха отклонил штурвал влево, и самолёт мягко лёг на крыло, входя в первый поворот. Крылья подрагивали, как будто удивляясь его уверенности.
Набрав пятьсот метров, Лёха начал строить «коробочку» полётного задания. Сегодня у него были взлёт, посадка и полёт по кругу. Пилотаж не предусматривался. Внизу раскинулась огромная картина: море разлилось до горизонта. Лёха чувствовал, как адреналин захлёстывает его с головой. Волнение ушло, осталась лишь чистая радость полёта. В этот момент он действительно осознал, что теперь он настоящий пилот.
Лёха толкнул дроссель вперёд и дал полный газ. И–5 рванул вперёд, как будто только этого и ждал. Воздух ещё сильнее ударил в крылья, засвистели растяжки, скорость нарастала. Он почувствовал, как самолёт буквально подталкивает его вперёд, будто сам хочет вырваться из невидимых оков гравитации.
Лёха сбросил газ, заложил очередной левый вираж. Шарик авиагоризонта поплыл в угол прибора.«Значит, вираж со скольжением и потерей высоты. Пока вам, товарищ лётчик, тренироваться и тренироваться,» — подумал Лёха.
Третий вираж вышел уже совсем приличным. Лёха начал чувствовать самолёт.— Спасибо, «зелёные человечки», здорово подмогнули с органами чувств! — с благодарностью вспомнил он их.
Лёха прибрал газ и выровнял аппарат относительно полосы. Он зашёл на посадку как по наставлению: самолёт пролетел флаг, коснулся колёсами полосы, подпрыгнул и покатился к стоянке.— Самое главное в истребителе — не обосраться! — Лёха протянул техникам снятый парашют, - Во, смотрите: сухой и чистый!
— Разрешите получить замечания, товарищ
— Нормально. На виражах пока проваливаешься, но это обычно, подтянешь. Добро пожаловать в клуб красных военлетов, — пожал ему руку Дима Фёдоров, его командир звена. В обычной жизни достаточно занудный и въедливый персонаж, но хороший лётчик.
29 марта 1936. Лётное поле, аэродром Кача.
Следующие дни сплелись в один сплошной калейдоскоп одинаковых событий. Командование, вписав Лёху в боевое расписание, успокоилось. Полётов пока больше не было. Ходили слухи, что норму бензина на месяц выбрали полностью и теперь ждём апреля.
Лёха несколько раз попал в наряд по полку, дежурным по аэродрому и даже сходил на хронометраж. Сидел целый день в будке на краю аэродрома и отмечал по большому будильнику, кто и во сколько взлетел, пролетел в зоне видимости и приземлился. В какой-то момент Лёха задремал и был разбужен рёвом двигателей здоровенного мастодонта, пронёсшегося прямо над будкой.
— ТБ какой-то — первый или третий, фиг разберёшь. Попадос, — Лёха оставил пару строчек, чтобы потом списать правильные данные на вышке управления полётами.
29 марта 1936. Кабинет командира полка, аэродром Кача.
Командир полка метался из угла в угол своего кабинета в расстройстве и молча пыхтел, ненавидя всех вокруг.
Причиной этому настроению был очередной привет от политработника.
«Что ни полёт, то обязательно лётное происшествие. Весь флот теперь будет ржать над нами, а уж про ВВСников и не говорю», — мысленно плевался Геннадий Васильевич.
И тут к нему постучался начальник штаба, подтолкнул перед собой смурного Лёху и лейтенанта из первой эскадрильи и сразу же начал озвучивать претензии:
— Вот, полюбуйтесь, Геннадий Васильевич! Лейтенанты Хренов и Лютиков не иначе как спят на боевом посту! Вместо бдительного контроля воздушной обстановки они на пару с вышкой умудрились перепутать самолёт начальника тыла Черноморского флота! — разорялся начштаба. — В кои-то веки тому приспичило приземлиться у нас, а не на Херсонесе, и здрасьте! Приехали! Никто его не встречает! В упор морские авиаторы не видят начальство! — ехидно добавил начальник штаба.
«Козлы поганые, кто же знал, что вышка тоже прощёлкала этот сраный самолёт и решила списать у меня!» — думал Лёха.
Командир полка наконец улыбнулся крокодильей улыбкой сначала начальнику штаба, а потом и Лёхе с Лютиковым, и начал орать.
Он орал, махал руками, топал ногой и исходил на коричневую субстанцию минут пять, разбрызгивая вокруг гуано, попавшее на вентилятор. Столько нового о себе Лёха давно не узнавал единомоментно.
И тут Лёхин взгляд упал на рапорт политработника, лежащий на столе командира части.
Весь аэродром обсуждал недавний полёт политработника, который умудрился пролететь всю полосу и сесть в забор. Хорошо, что скорости уже почти не было, и самолёт остался почти невредим.