Московское золото или нежная попа комсомолки
Шрифт:
Эта картина в голове была настолько реальной, что Лёха аж почувствовал, как по телу прокатилась тёплая волна. Спина сразу зачесалась, напоминая, что уже скоро его ждёт баня.
«Ну хоть в чём-то плюс», — с весёлой улыбкой подумал он.
— Хороший нос за три дня удар чует, — вдруг спонтанно в Лёхином мозгу пронеслась мысль...
Глава 7. Тряпочки, палочки, Красные лётчики и серые волки
Коротко грохнул выстрел, запахло сгоревшим порохом, снизу раздался дикий скулёж, и туша волка тяжело свалилась на землю, дергая лапами и пытаясь отползти от такой опасной дичи. Остальные звери
05 апреля 1936. Лётное поле аэродрома Кача и его окрестности.
История с сортиром моментально разошлась далеко за пределы части и стала популярной байкой среди военных. Много позже Лёха слышал ее в совершенно различных фантастических вариантах и с различными действующими лицами.
За инцидент с сортиром Лёху «сослали» на учебно-транспортный самолетик в распоряжение начальника штаба. Формально обоснование звучало невинно — дескать, самолёт есть, а постоянного пилота для него нет, нужно восполнить этот пробел.
Когда Лёха впервые увидел У-2, его реакцию можно было бы назвать шоком. Ему хотелось обнять это местное чудо инженерной мысли и плакать. Моторчик, работающий на смеси бензина и касторового масла, две открытые фанерные кабины, крылья, покрытые перкалью... Что-то вроде летающей этажерки, которую почему-то назвали самолётом. Краса и гордость отечественного авиастроения, как её величали на политзанятиях.
Его товарищи осваивали истребители И—5, большую часть времени маршируя на плацу с разведёнными руками, изображая крылья и «пеший по лётному». Полёты на И—5 организовывались редко, от силы раз—два в неделю. Первым всегда летал командир полка, за ним шли командиры эскадрилий и звеньев. Система отжима лётного времени в сторону начальства работала безотказно, и до молодых лётчиков, таких как Лёха, очередь доходила по остаточному принципу. Получить заветные 3—4 часа налёта в месяц считалось удачей.
Оказалось, что многим выпускникам лётных училищ было ещё рано выпускаться в самостоятельный полёт на истребителе, даже если речь шла об И—5 — с Лёхиной точки зрения, устаревшем биплане, но здесь считавшемся современной техникой, выпущенной всего пять лет назад.
Пока его товарищи ждали своего редкого шанса на взлёт в небо, Лёха не вылезал из кабины полотняного кукурузника. Пусть этот самолёт и был далеко не тем, о чём он мечтал, но хотя бы летал много и постоянно.
Сам того не желая, командир полка, переведя Лёху на медленный У-2, оказал ему неоценимую услугу. За последующие четыре месяца Лёха налетал в десятки, если не в сотни раз больше, чем было положено по любой норме. Неприхотливый самолётик оказался нужен всем: начальству для совещаний в Херсонесе, штабу флота для доставки пакетов и донесений, заму по тылу для его мутных схем, когда одно барахло менялось на другое. Лёха возил газеты для комиссара и даже несколько раз обеспечивал парашютные прыжки.
Симферополь, Джанкой, Евпатория и даже Керчь стали для него привычными пунктами назначения.
— Экскурсия по помойкам Крыма объявляется открытой! — обычно декларировал Лёха перед каждым взлётом,
Бывали и дальние полёты. Лёха успел слетать в Одессу, Анапу и даже Ейск. Для У-2 с его открытой кабиной, 100 километрами в час и отсутствием штурмана такие вылазки уже можно было записать в графу «подвиги». Но, по молодости лет и врождённому разгильдяйству, Лёха даже не задумывался об этом.
Он предусмотрительно организовал себе небольшой рюкзачок с минимальным набором вещей и продуктов, который старательно прятал за сиденьем задней кабины. Этот комплект был предназначен для того, чтобы обеспечить себе хотя бы минимальный комфорт вдали от родного аэродрома, и он часто выручал Лёху в его бесконечных «командировках» по Крыму и окрестностям.
Хитро подкупив папиросами и неучтённой бутылкой писарей в штабе, он выменял двухкилометровую карту полуострова одна тысяча девятьсот тринадцатого года издания, которую ловко вписал в своё отчётное имущество во избежание беспредельного отжима.
05 апреля 1936. Столовая аэродрома, посёлок Кача.
С Настенькой дела развивались по весьма странному сценарию.
После очередной ледяной сцены в столовой, Лёха впал в депрессию.
— Вот же сучка, — думал он, выходя из столовой и уже чувствуя, как внутри нарастает раздражение, — поиграла со мной, словно это всё шутка, а я тут голову ломаю, пытаюсь понять, что к чему. Настоящая сучка!
Он замедлил шаг, покачал головой, вспоминая, как её глаза холодно сверкнули, когда он серьёзно попытался объясниться. Это только сильнее разозлило его.
— И чего я так парюсь? — продолжал он злиться сам на себя. — Всё с ней ясно, — зло сплюнул он в сторону, словно пытаясь выплеснуть наружу накопившуюся досаду, и, сунув руки в карманы, пошёл домой, стараясь больше не думать об этом.
Через неделю такого динамо сознание пенсионера из следующего века как следует взбрыкнуло.
— Ты себя не на помойке нашёл, мальчик! Ну-ка займись собой. Хватит вокруг кудрявой попы круги нарезать.
И Лёха, вместо вечернего вояжа к общежитию, уже ставшего притчей во языцех для острословов полка, накрутил портянки, вбил ноги в хромовые сапоги, снял майку и побежал на спортивную площадку. «Кроссовок нема!» — стучала мысль в такт бегущим ногам.
Кросс и час интенсивной тренировки почти полностью выдули из головы ветреную мадемуазель.
На утро девушка не замечала его в столовой, а Лёха спокойно допил компот, поймал брошенный украдкой взгляд и как мог открыто ей улыбнулся..
Апрель 1936. Аэродром Кача.
Стоит отметить, что его воспитание в двадцать первом веке, пропитанное коммерцией и сделками, давало Лёхе совершенно иной взгляд на природу человеческих взаимоотношений. Его не смущали правила «ты мне — я тебе». Он с лёгкостью вписался в систему взаимопомощи и обменов в части, используя свой безотказный У-2 как универсальный транспорт. Самолёт всегда был готов взлететь и помочь решить чьи—то дела.
К концу месяца Лёха мог пилотировать свой У-2, практически не глядя на приборы. Он чувствовал поведение самолёта буквально всем телом и в первую очередь задницей, иногда сидящей на парашюте — по звуку мотора, по вибрации, по запаху топлива и по положению в пространстве. Лёха безошибочно ставил диагноз состоянию своего маленького друга.
Он полюбил этот самолётик, непритязательный и верный. У-2 стал для Лёхи чем—то больше, чем просто средством передвижения — он стал символом его независимости в этой военной рутине.