Москва и ее Сестры
Шрифт:
В палате сидит Ксюша. Она что-то дописывает в компьютере. Пальцы летают по клавиатуре. Меня не видит.
– Доброе утро, Ксения Николаевна, – громко говорю из дверей палаты.
Так, на первой койке бабулька. Мы ее сегодня переводим. На второй… Читаю список больных. Ага, Иващенко. Пора тебе бонусы за внеочередную госпитализацию давать, скотина недоделанная. Второй раз за год пьяный вусмерть. Панкреатит.
– Ксения Николаевна, какие сутки?
– Жена говорит, третьи. Якобы только в среду с друзьями
– Что-то не верится. В делирии?
– Как обычно.
Ксюша у нас работает год. Молоденькая совсем, зеленая, сразу после ординатуры. Может, будет из нее толк.
Подхожу поближе. Тощий пропитой мужичок. Так, Иващенко Сергей Геннадиевич, сорок четыре года. Все как мы любим: давление низкое, частит, мочи мало. Да, придется сегодня его подключать.
– Ксюша, что хирурги говорят?
– Пока не могут определиться: то ли есть некроз, то ли нет.
– Понятно. Что насчет сорбции?
– Все готово. Сейчас хирурги еще раз посмотрят, и начнем.
– Молодцы, девочки.
Похвалить стоит. С такими гнилыми пациентами всегда непросто.
Выхожу в коридор. Из буфета по отделению разносится громкий смех. Потом мужской голос рассказывает анекдот. Смешной. Улыбаюсь. Но Гришане сейчас будет втык. Девчонки вместо работы развешивают уши. А он, как петух в курятнике, демонстрирует яркий хвост. Хирург из него никакой, но рассказчик он великолепный. Все, пора разгонять. Вхожу в буфет.
– Всем доброе утро. Григорий Александрович, вас не потеряли в отделении? Андрей Николаевич вас заждался.
Парень недовольно поджимает губы. Еще бы, тут он король, а у себя в хирургии – «принеси – подай».
– Девушки, где Леонид Михайлович? Уже девять.
– Ой, Илона Игоревна, он опаздывает.
Князев никогда не является на дежурство вовремя. Что уж говорить о выходных. Он единственный мужчина в моем бабьем царстве. Как-то они у нас не задерживаются. Веселиться любят, а работать нет.
Лене перевалило за тридцать. Невысокий тихий пухленький мужчина. Глаза прячутся за толстыми стеклами очков. Незаметный и скромный, Леонид похож на медвежонка Тедди. Есть талант у нашего Михалыча: он отлично разбирается в нестандартных ситуациях. Такой Эркюль Пуаро от медицины. Анестезиолог Ленечка посредственный, как интенсивисту ему нет равных. Карьерные перспективы у него так себе: общаться и объяснять Князев не умеет. Читать его записи – боль: сплошные стандартные фразы и невразумительные заключения.
Опаздывает Леонид Михайлович всегда по одной причине: дети. У него их четверо. Старшему двенадцать, младшему два. По-моему, жена снова на сносях. Леня не признается. Обычно о доме он не говорит. Как Князевы распределяют обязанности, не знаю. Детдомовцы, они держатся друг за друга. Не понимаю, когда он успевает общаться с детьми, если дежурит два, а то и три
– Когда Леонид Михайлович появится на работе, пусть зайдет. Да, Иващенко ему отдайте, – говорю пришедшей смене.
Это не наказание. Князев лучше остальных разберется с нашим алкашом. И хирургов в нужное русло направит.
– Вчерашняя смена, дописываем истории и уходим домой. Чтобы через час здесь…
– Все-все, – они быстро покидают буфет.
– Анастасия Сергеевна, вы сегодня дежурите по анестезиологии?
– Да.
– Отлично. Заодно и за молодежью приглядите.
Под молодежью я понимаю Ирочку Соколовскую. Она полгода в отделении. Пока ей трудно доверять. Хорошей школы у девочки нет, а потенциал неплохой. Научим, конечно. Приходит мысль: может, мне медицинской Музой подрабатывать?
Бабуля моих подопечных называет «бездомными котейками», а мое отделение – «приютом неудачников». Насмешливая Ядвига Карловна прекрасно знает, что это семейное. Сама грешит. Она, правда, все больше на поэтах специализируется. И на финансистах. Поэтому с денежками у нее всегда отлично, хотя особо они нам и не нужны.
– Илона Игоревна, там жена Иващенко у входа ждет, – говорит дежурная медсестра.
– Да, иду.
Как она прорвалась сквозь кордоны и проходные, одному богу известно. На страже покоя больницы стоят настоящие церберы. В отличие от натуральных адских псов, эти жалости не знают.
Открываю дверь. У входа стоит хрупкая женщина неопределенного возраста. Ей может быть и сорок, и семьдесят. В руках огромный белый пакет с вещами. Одежда скромная, чистая. Обувь дешевая. Сквозь одну бахилу проступает талая вода.
– Доброе утро! Чем вам помочь?
Куда уж «доброе» у нее утро, когда домашний упырь, иначе не назовешь, попал в реанимацию. Женщина переминается с ноги на ногу. Помогу ей.
– Сейчас дежурная медсестра заберет вещи для вашего мужа. Его навещать пока нежелательно, идет процедура в стерильном помещении. Мы с вами пойдем ко мне в кабинет, и я подробно отвечу на ваши вопросы.
Женщина поднимает на меня уставшие глаза. В них бесконечная тоска и безнадежность. Она отдает пакет вышедшей медсестре и покорно идет за мной. Как бы невзначай касаюсь рукава ее старенького свитера. Руку прошивает током.
Перед глазами мелькают картинки из ее прошлого. Она прячется за маминой спиной от пьяного папы. Мама скорчилась у стены, ее бьет папа. Мамино опухшее лицо с «цветущими» синяками. Она видит свое имя в списках поступивших. Сереженька – симпатичный парень, что учится на два курса старше, – дарит цветы. Свадьба. Девочка пяти лет бежит по дорожке и смеется. Маленький гроб опускают в землю. Рядом стоит двенадцатилетняя девочка-подросток. Муж замахивается. И везде алкоголь. Все понятно.