Москва и ее Сестры
Шрифт:
– Геля!
От твоего шепота меня пробирает приятная дрожь. Ты всегда говорил, что мое имя напоминает о боге Солнца: оно такое же теплое и огромное. Геля, Ягеллона – так меня люди давно не называют. В паспорте записано «Илона Игоревна Лесная». Илона. Стоп, мне нельзя отвлекаться. Интересно, сегодняшние видения – это наказание или награда?
Снова ноябрь четырнадцатого года. Белоснежный фартук прикрывает мое серое платье, манжеты подвернуты. Мы готовим инструменты. Танечка укладывает их в биксы и рассказывает,
Меня снова возвращает в реальность. Зачем престарелые самки богомола раз за разом показывают прошлое? Ладно, я понимаю, когда в этот день приходишь ты. Это наказание для ослушницы. Но при чем тут остальные люди?!
Из соседней двери доносятся отголоски разговора. Хирурги переодеваются. Наш заведующий оперблоком строго следит, чтобы никто не прошел в «священную хирургическую рощу», минуя санпропускник.
В спину меня подталкивает ледяной ветер Призыва. Чем ближе подхожу к Нему, тем мощнее поток. Он стихнет, когда я начну работать.
Опять черт-те что в женской раздевалке творится. Небось, мужикам не забыли свежие костюмы положить, а мне что надеть? Открываю дверь в служебный коридор и со всей дури ору:
– Маня, костюм! Срочно!
В ответ тишина. И что мне делать? То ли курит Манька, то ли с утра пораньше свалила в магазин за едой. А я как пойду искать костюм – в трусах и кружевном лифчике? А, была не была, возьму у мужиков. Забегаю в соседнюю раздевалку и натыкаюсь на полуголого Андрея. В общем-то, ничего нового в моей конструкции нет. Да и не первый раз в таком виде к мальчикам за костюмом влетаю. Но Андрюха все равно довольно пялится и улыбается.
– Ручки при себе держи! – сразу предупреждаю я. – Даже не думай!
– Больно надо, недотрога, – Смирнов отворачивается, открывает шкаф, вытаскивает зеленый костюм и молча протягивает мне.
– Андрей, ты бы на размер посмотрел!
На форме четко выделяется цифра пятьдесят шесть. В этих тряпках при моем сорок четвертом я буду некоторое время двигаться внутри.
– Прости, Илона.
Он изо всех сил старается не смотреть на меня. Получается у него это не очень. Что взять с первостатейного бабника! Хоть кол на голове теши, все равно… Впрочем, попытку следует засчитать. Да и выбирает он маленький костюмчик сорок шестого размера.
Повезло сегодня пострадавшему. Николаич, пока до конца дело не доведет, пациента не оставит.
– Спасибо. – И я бегу назад.
Скорее, скорее, нетерпение нарастает. Как сегодня на той стороне? Там же никогда не знаешь, с чем столкнешься: то в мороз и стужу попадаю, то в африканскую жару. Ладно, это по большому счету неважно. Сейчас надо успеть.
– Илона Игоревна, сами встанете?
Это
– Ира, передай Насте.
Протягиваю ларингоскоп.
– Андрей, – громко зову Смирнова в открытую дверь.
– Чего тебе?
Обиделся. А нечего было разглядывать то, что ему не предназначалось.
– Забери плеврокан. У меня целый год после выставки лежит.
– Оделась?
Он вежливо выглядывает из двери, вежливо отводит глаза в сторону.
– Смотреть можно. Забери набор. Сегодня он пригодится.
Смирнов что-то бубнит под нос.
– Чего? Говори громче, – прошу его.
– Да я возмущаюсь. Накаркаешь опять, как в прошлый раз, когда мы…
Случайно касаюсь его руки, когда Андрей берет пакет.
На столе лежит девушка, почти девочка. По документам ей двадцать, а выглядит лет на пятнадцать-шестнадцать. Три ножевых: одно в живот, два в грудную клетку. Все справа. Девчонка тщедушная, от потери крови вся синяя, как цыпленок в советском магазине. Это четвертое нападение в районе. Как три предыдущих, среди бела дня, когда в старые дворы редко заходят. Ее в подворотне обнаруживает соседский десятилетний мальчишка. Она ждет помощи полчаса. Сил кричать нет. Маньяка давно след простыл. Но время, его не вернуть!
Андрей ругается под нос. Из-под маски полноценные слова не вылетают, одни междометия. Понимаю: это характеристика насильника. В интубационной трубке крови уже нет. Смирнов ставит дренаж, сейчас будет ушиваться. К счастью, в животе не все так страшно, как мы думаем сначала.
Когда Николаич заканчивает, из дренажей начинает течь. Сразу по всем. Да еж тебе в глотку! Он снова открывается. Уже не таясь, Андрюха в голос матерится. Я шагаю в Тень. И мы еще час боремся за жизнь. Безуспешно.
В половине десятого выходим из операционной. У дверей ждет мать. Смирнов ежится: это самый страшный кошмар – сказать женщине о смерти ребенка. Стою с ним рядом. Как оставить их вдвоем? Мать застывает, потом спрашивает:
– Я могу попрощаться?
– Да, но немного позже, – отвечает Андрей.
Ни истерики, ни криков. Мать заморозило, и это по-настоящему ужасно.
– Геля, не надо, – ты тихо произносишь на ухо. Никто не слышит, только я.
– Илона, – Андрей тянет на себя пакет, который я держу мертвой хваткой.
– Извини, – отпускаю свой конец.
– Лон, сама встанешь?
– Нет, Насте помогу. В какой операционной?
– В третьей.
– Да туды ж ее в качель. Как я не люблю третью, неуютно в ней.
– Да ладно тебе, Лон, не ворчи. Третья так третья. Я пошел.
Андрей быстро уходит вперед по коридору, привычно хлопает ладонью по клавише. Тяжелая дверь откатывается в сторону. Он скрывается в предоперационной. Обработка рук, халат, перчатки – на все надо время. Но оно есть, я знаю.