Москва: мистика времени
Шрифт:
«Такое название Евгений Петрович сперва дал своему реальному жилищу, а потом уже перенес его в роман вместе с похожим описанием обстановки и обитателей этой квартиры. Были в действительной «Вороньей слободке» в Кропоткинском и «ничья» бабушка, и «трудящийся Востока – бывший грузинский князь», и многие другие персонажи, описанные в романе».
Описание оказалось настолько ярким, что москвичи с тех пор так и звали свои легендарные коммуналки – Вороньими слободками. У Евгения Петрова была особая страсть: он всю жизнь коллекционировал конверты. На почтах он скупал их пачками. Но как достать конверты, погашенные иностранными штемпелями, тем более
И вот однажды в апреле 1939 года Петров послал письмо в Новую Зеландию, столь любимую литераторами еще по культовому роману Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Петров придумал город Хайдбердвилл, уверенный на сто процентов, что такого замысловатого названия просто не может быть. Придумал и улицу Ратбич, дом № 7. Затем сотворил самое главное имя адресата: Мэрилл Оджин Уэйзли. Немного зная английский язык, составил коротенькое послание:
«Дорогой Мэрилл! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Поцелуй от меня дочку. Она, наверно, уже совсем большая. Твой Евгений».
Письмо вернулось только в августе. Но это было не его, Петрова, письмо! Вскрыв неизвестный конверт, писатель прочел:
«Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас на полгода из колеи. Поэтому, надеюсь, ты простишь, что мы не сразу ответили. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты провел с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во второй класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты привез ей из России. Твой друг Мэрилл».
Прочтя такой ответ, Петров смутился. Не может же быть подобных совпадений! Он никогда не знал никакого семейства Уэйзли, не был в Новой Зеландии и уж конечно не дарил никакой девочке Глории никаких мишек! Да он же всех их придумал – и город, и семейство! Может, это чья-то шутка?! Петров еще раз внимательно осмотрел конверт. Он был настоящий! Как и штемпель «Новая Зеландия, почта Хайд-бердвилл». И адрес отправителя, и имя, полностью выдуманные, оказались реальны! Но главное, как он мог быть с ним знаком?!
Петров перевернул конверт и наконец понял, что там еще что-то есть. Оказалось, фотография. На обороте подпись: «Высылаю фото, которое я тогда сделал, но ты, торопясь, не смог забрать». И дата: «9 октября 1938 года». С фотографии на писателя смотрел он сам, обнимавшийся с каким-то мужчиной крепкого телосложения. У Петрова дыхание перехватило. Да что же это такое?! Он не знает этого человека, а 9 октября прошлого года он был…
И тут писателю вообще чуть не стало плохо. Он вспомнил, что именно в этот день загремел в больницу в бессознательном состоянии. У него отказали легкие, и врачи несколько дней боролись за его жизнь. Так что же выходит, в это время его дух (или фантом – называйте как хотите) попал в Новую Зеландию, общался там с этим самым Мэриллом?! Не потому ли в памяти писателя всплыли его координаты, когда он думал, что просто придумывает их?!
Все это было слишком невероятно, чтобы
Ну а в Москве на квартиру Петровых принесли письмо из. Новой Зеландии. Вдова писателя не говорила по-английски, и ей перевели текст. Сначала шло взволнованное приветствие Мэрилла, потом его восхищение мужеством советских людей, сражающихся с фашистскими завоевателями. А в конце старый друг Петрова вспоминал, что когда писатель гостил у них, то бесстрашно влез в холодное озеро.
«Я испугался, когда ты стал купаться, – писал Мэрилл. – Вода была очень холодной, но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолете, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее – летай по возможности меньше…»
Получается, Евгений Петров, а вернее, мистическая составляющая его подсознания заранее знала, как погибнет писатель…
Недаром его друзья вспоминали, что, садясь в самолет, он всегда становился хмурым и замкнутым. Это он-то, который в обычной жизни постоянно шутил…
Мистика старой открытки
Моховая улица, 26; Пречистенка, 5
А посреди толпы задумчивый, брадатый
Уже стоял гравер – друг меднохвойных доск…
О. Мандельштам
Каждые Времена собирают свои коллекции. Раньше москвичи – Третьяковы, Рябушинские, Морозовы – собирали картины и скульптуры. Для этого в их просторных особняках хватало места. Ну а если нет, так они специальную пристроечку возводили, как говаривал Павел Михайлович Третьяков, – флигелек. Ну а как коллекция разрасталась – могли и целый музей для нее построить.
После революции, понятно, все изменилось. Коллекционирование было признано буржуазным пережитком. За такое можно было и в лагеря попасть. Но, конечно, страсть пересиливала, коллекции все равно собирались – только уже по-тихому, таясь, озираясь. Ну а поскольку «большие» предметы – картины, мебель, скульптуры – требовали площадей, то основная масса коллекционеров перешла на «малогабаритные» собрания – марки, монеты, спичечные коробки и прочая. Среди них оказались и филокартисты. Не знаете, кто это? А это те, кто с истинной страстью собирает открытки.
Для таких коллекций много места не требовалось – альбомчик к альбомчику можно поставить на книжную полочку. Правда, и тут хватало подводных камней и опасений. Ведь все «буржуазное», ясно, попало под запрет, в том числе и дореволюционные открытки. Да и то – к чему они девчонкам в алых косыночках, плюющим семечки на лавочках московских бульваров, или парням в красных рубашоночках, орущим по вечерам после работы матерные частушки? Дореволюционные открытки – ведь сохраненные воспоминания о дамах-красавицах в элегантных платьях, о праздновании Рождества с рождественской звездой, о праздниках именин с цветами и шампанским. Весь этот ушедший мир с его ценностями и красотой был объявлен бывшим. Ну а его открытые письма, некогда радовавшие людей, опасными. За хранение их можно было и в ЧК попасть.