Москва в огне. Повесть о былом
Шрифт:
Прохоровцы ушли, а мы вдвоем двинулись дальше.
Дядя Максим заговорил первым:
— Я тоже слухал тебя, Павлуха.
— И как вам показалось, папаша? — живо спросил я, опасаясь суровой критики старика.
— Ничего, все разумно. Хорошо. И баб угомонил. А вот насчет бога ничего не сказал — струхнул, значит.
Я попытался разъяснить старику, что так, с маху, за один раз, вышибить суеверие, которое укоренялось в народе веками, нельзя.
— Слепую веру в чертей и бога нам вколачивают с детства. Я сам лет до пятнадцати верил каждому слову батюшки и священного писания.
— А теперь?
— Теперь мои глаза открылись, и я понял, что церковь
Старик вздохнул:
— Так, та-а-ак… Стало быть, и ты безбожник, как мой Петруха? Чудно получается: дело вы делаете божеское, за народ и правду боретесь, а люди верующие безбожные дела творят, бедный народ грабят, хороших людей убивают. Непостижимо…
Старик задумался и долго шагал молча, глядя себе под ноги. И только когда мы стали приближаться к Оружейному переулку, он поднял голову и глянул в мутное небо.
— Ох-ох-хо, думаю я так-то, думаю — аж голова кругом. Вся наша жисть с рельсов сошла, а куда она заворачивает — одному богу известно. Вот говорят, где правда, там: и бог, а на деле получается шиворот-навыворот…
Дядя Максим на секунду остановился, махнул мне рукой и медленно побрел к дому.
Этот старый рабочий, по-видимому, принадлежал к тем «богоборцам» и «правдолюбцам», которые нередко встречаются среди русских крестьян. Неграмотные, опутанные суевериями, они упорно пытаются «своим умом» разгадать тайны бытия, найти «праведную» дорожку к лучшей жизни на земле и на небе. Их поражают жизненные противоречия, жестокая борьба «добра и зла», богатых и бедных, слабых и сильных. Не понимая социальных основ классовой борьбы и законов общественного развития, в поисках «правды, справедливости» они обращают свои взоры к небу и там пытаются найти разрешение загадок земной жизни.
Проводив взглядом старика и пожелав ему спокойной ночи, я быстро зашагал к цели.
Конференция большевиков
В эту ночь все казалось мне особенным и неповторимым. Московский пролетариат сказал свое слово о стачке и восстании. Но я знал решение рабочих только одной фабрики, а что сказали все остальные? Об этом я узнаю лишь на партийной конференции, где будут представители всех предприятий Москвы. Я боялся опоздать и очень спешил.
Как хорошо, что ветер бьет в спину, что снег хлещет по щекам, охлаждая горячую кровь! Улицы пустынны, а по крышам домов черными призраками бегут тени, и все кажется тревожным. Ущербный месяц то нырял в тучи, на мгновение накрывая город густой тьмой, то вылетал на простор чистого неба и щедро разбрасывал по снегу сверкающую россыпь бисера…
Приближаясь к реальному училищу Фидлера, где собиралась конференция, я должен замедлить бег и хоть немного успокоиться. Конференция должна сегодня решить — быть или не быть восстанию. Больше того — она должна наметить день и час начала стачки, если большинство московских пролетариев высказалось «за»…
Как же не волноваться? А что, если это большинство скажет: «Нет, мы к восстанию не готовы, у нас мало оружия, мало боевых дружин»? Как тогда решит конференция?
У дверей училища я встретился с начальником боевой дружины, охранявшей вход на конференцию. Это был Петр. Он привел сюда всю свою десятку, вооруженную браунингами и маузерами.
— На всякий случай, — сказал он. — Черная сотня готовится дать нам бой завтра, в «царский день», но может случиться, и сегодня…
— Ты думаешь, охранка уже проведала о нашей конференции? — в тревоге спросил я.
— Всяко может быть. Шпики шныряют,
— Чем же они так заняты?
— Усмиряют Ростовский полк, казаки, драгуны и полиция — все туда стянуты. Ну, иди, а то опоздаешь к началу.
Большой зал училища был полон до отказа. Было душно и жарко. От табачного дыма ело глаза. У потолка висел сизый туман. Я встал у стены.
За столом сидели члены МК. Среди них я узнал Землячку, Южина, Марата. А справа от стола неожиданно увидел Веру Сергеевну. Радостно забилось сердце. Мы не встречались с ней с тех пор, как я побывал у нее на квартире. Рядом с ней сидела, кажется, Арманд.
Выступал председатель конференции Марат. Вера Сергеевна внимательно слушала его и что-то записывала в маленький блокнотик. Она казалась очень взволнованной. Но, осмотревшись вокруг, я почувствовал, что взволнованы все. У всех настороженные, хмурые лица, тревожные взгляды, напряженное внимание к каждому слову оратора. И тишина, тишина особенная, угрожающая. Все понимали, что сегодня каждый из нас несет великую ответственность. Именно об этой ответственности и говорил Марат, отмечая историческое значение конференции, призывая к трезвому и всестороннему обсуждению вопроса. Чтобы не оказывать морального давления на рабочих делегатов, члены комитета решили выступать лишь в конце собрания, агитаторы не должны были участвовать в голосовании.
Первыми стали выступать представители с мест. По вызову районных организаторов они один за другим поднимались на маленькое возвышение у стола президиума и просто сообщали о результатах голосования на своих предприятиях и о принятых резолюциях. От себя говорили коротко, сильно, как говорят люди, для которых вопрос уже ясен и бесповоротно решен.
— Наш завод готов хоть завтра бросить работу и взяться за оружие, — сказал представитель металлургического завода «Гужон». — Рабочие недовольны, что мы все еще медлим, что Совет рабочих депутатов чего-то ждет, а наши враги действуют — волнения в московском гарнизоне подавляются, Петербургский совет арестован, казаки свирепствуют. Надо решать немедленно, решать сейчас же! Да здравствует вооруженное восстание!
Вот и вся речь.
На миг грохнули аплодисменты, но тотчас оборвались. Все почувствовали, что теперь это не нужно, атмосфера и без того накалена, а решать надо с холодной головой.
Так же коротко и почти в тех же выражениях говорили представители огромного большинства заводов и фабрик. На всех рабочих митингах и собраниях резолюции об объявлении стачки и восстания принимались единодушно.
Представитель самой большой московской типографии Сытина сообщил о решении общего собрания рабочих и прочитал их письмо солдатам Таврического полка с призывом присоединиться к восстанию. Последние строки этого послания прозвучали как-то особенно трогательно и вдохновляюще: «Остаемся всегда готовые за свободу положить жизнь свою».
Выступления рабочих делегатов показали, что московский пролетариат готов к бою, что терпение народа иссякло и теперь уже нет такой силы, которая могла бы остановить движение, предотвратить взрыв.
— Хватит разговаривать, товарищи! — воскликнул последний из делегатов. — Пора действовать!
Гул одобрения прокатился по залу:
— Хватит!..
Тогда председатель предоставил слово военному организатору комитета товарищу Андрею (Васильеву).
Собрание насторожилось. Все понимали, что без активной поддержки армии восстание обречено на поражение, что единоборство пистолетов с пушками и пулеметами не может привести к победе.