Москва, я не люблю тебя

Минаев Сергей Сергеевич

Ты подгоняешь предметы вокруг под собственный стиль и переименовываешь людей. Этот вирус космополитизма — страшная вещь. Сначала ты привозишь из Европы одежду, потом аксессуары, потом начинаешь возить лекарства. На следующем этапе ты словно невзначай просишь регулярно летающих туда знакомых, коих у тебя много, привозить продукты. В какой-то момент вся твоя квартира, от кофейной чашки до люстры, оказывается привезенной по частям из Лондона. Квартира, в которую зубная паста доставляется два раза в месяц посылками Е-bay, в которой журнал «Monocle» на прикроватном столике не может быть старше прошлого месяца, в которой аспирин —

лучше швейцарский, чем немецкий, сигареты «Мальборо лайте», пожалуйста, только не из дьюти-фри, а из французской табачки. И колонка Тайлера Брюля в воскресной «Financial Times»… Если ты случайно забыл купить эту газету в воскресенье, врачи из нацистских концлагерей покажутся окружающим милыми докторами из сериала «Интерны». В общем, ты давно уже живешь во внутреннем Лондоне. Это твоя суверенная демократия на двухстах метрах в центре Москвы… до того момента, пока не придет сантехник. Его не переименуешь, даже и мечтать нечего.

Мечтать… я дал себе слово, что когда на счете будет миллион — я сваливаю. Выписываю адвокату доверенность на продажу недвижимого барахла, а сам сваливаю в Лондон. Между мной и ним — четыре часа лету с одной стороны, и сто тысяч — с другой. Такая вот занимательная арифметика.

Если добавить сюда чемодан, в котором лежат мои сто тысяч, и курьера, который его спиздил, получится веселенькое уравнение с картинками. С двумя картинками. Первая — слайд с фотографией звездного неба Лондона, на второй — пыль, которая оседает в воздухе, после того как московских окон негасимый свет потушен выстрелом из уютного чеченского подствольника. Кажется, Зигги Стардаст — это я и есть.

На Гоголевском встаю в пробку. Открываю окно, закуриваю. В любом случае, поиски курьера нужно начинать с его домашнего адреса. Пытаюсь отвлечься, нюхаю зайчика, смотрю на зеленую листву в сквере. Рядом с окном нарисовался оборванец:

— Дядь, возьмите журнал «Интим-услуги»!

— Спасибо, мне не надо.

— Почему? — удивляется пацан. — Все же берут.

— Яне трахаюсь.

— А, — пацан чешет затылок. — Может, вам часы нужны? — достает из-за пазухи желтого цвета, уродливый наручный будильник.

— У меня уже есть, — поднимаю руку, показывая ему пластиковые Casio, нажимаю на кнопку, чтобы поднять стекло, но пацан цепляется за него рукой и заговорщицким шепотом сообщает:

— Есть базы компьютерные. Менты, налоговая, телефонные номера, регистрация машин.

— Взломанные базы — это уголовное преступление, убери руки со стекла! — отворачиваюсь и смотрю вперед.

— Да лана тебе, дядь. У тебя машина такая хорошая, возьми базы, чё ты? Телефончик незнакомый пробить.

Не поворачивая головы, достаю из бардачка пистолет, кладу на колени:

— Я не отвечаю на незнакомые номера! — Парень ойкает. Поднимаю стекло. Светофор загорается зеленым. Еду.

Курю в машине напротив подъезда этого курьера. В пятый раз пробегаю глазами по карточке с адресом, телефоном, именем и фамилией. Денис Васильевич Давыдов, это же умереть можно! Интересно, имеет ли он отношение к легендарному историческому персонажу? Если да, то дедушке, лежащему на Новодевичьем, сейчас слегка стыдно. Он отчаянно рубился на всем скаку, увлекая за собой эскадрон гусар, а правнучек его бездарный топчет московские мостовые в стаде эскадрона курьеров.

Куда же ты ускакал, Давыдов? Где ты прячешься, сволочь с хорошими фамильными корнями? Думаю о том, как я ненавижу связывать людей скотчем. Руки липкие, особенно лунки ногтей, и ходишь после этого

неделю, будто клей нюхал. Кажется, фенольный запах впитался в каждую пору.

Еще абсолютно мерзкое ощущение, когда отрываешь пленку от человеческой кожи. У меня в этот момент в голове рождаются крупные планы замедленной съемки: скотч отходит от кожи миллиметр за миллиметром, возникают и рвутся тонкие клеевые нити, отрывающие тургор кожи. Бр-р-р. В такие моменты мне гораздо больнее, чем жертве. Она — всего лишь чувствует, как скотч обжигает верхний слой кожи, срываясь с него. А я не могу заставить себя не домысливать, что она чувствует. И картинка в моей голове гораздо красочней того, что происходит на самом деле.

Выхожу из машины, осматриваюсь в поисках урны, которую, конечно, не нахожу. Роняю окурок на мостовую, тушу каблуком ботинка. Смотрюсь в отражение на тонированном витринном стекле продуктового магазина. Черный пиджак а-ля смокинг, купленный в Миланском Н&М, под ним белая футболка из мятой «бумажной» ткани от Slow and Steady Wins the Race, синие джинсы, черные тканевые ботинки с едва заметной вышивкой, от Adam Kimmel. Все-таки ботинки слишком выбиваются из общей канвы. Выдыхаю. Положительно, следует быть более внимательным к деталям, перестать молодиться и начать наконец носить носки. Это не взморье, это взгрязье…

Продвигаюсь к его подъезду, мысленно моделируя диалог с женой героя. В этот момент входная дверь открывается, и на ступенях материализуется полноватый джентльмен с капюшоном на голове и рюкзаком на плече, одетый во что-то невзрачно-мешковатое. Один короткий взгляд, и я уже гоню от себя мысль, что все так быстро и счастливо (не для всех) разрешилось.

— Добрый день! — говорю громко, нарочито широко улыбаясь. — Чтобы попусту не тратить ни мое, ни твое время, сразу скажу, что у меня за пазухой пистолет «Глок» с глушителем. В нем восемь патронов, и даже при моей не лучшей стрельбе по движущимся мишеням я надеюсь попасть в твою голову со второго раза. В твою дурную голову. Со второго раза. Меня зовут Вова. Где деньги?

— Какие деньги? — Курьер делает шаг назад.

— Один миллион долларов в серебристом пластиковом кейсе марки Samsonite, в пачках по десять тысяч в каждой, Денис. Всего сто пачек. Сто тысяч из них мои, и уж, будь уверен, ты у меня «Травиату» задницей исполнишь, если не отдашь кейс. Все партии. Так тебе будет больно.

— Я… я не понимаю, — периферийным зрением чувак начинает искать пути к отступлению.

— Даже не думай! — достаю из-за пазухи пистолет. — Медленно поворачивайся к двери, набирай код и медленно входи в подъезд. Мы поднимемся на один этаж, и ты мне покажешь содержимое рюкзака. Все просто, как анализ мочи. Одно твое движение, неверно истолкованное мною, и ты объясняешь предку, что Бородинским сражением теперь называется сорт мороженого. Comprende?

Парень медленно разворачивается и начинает следовать инструкции. На площадке второго этажа он открывает рюкзак, и на кафель падают три застиранные черные футболки, джинсы, пара белья, паста, зубная щетка в целлофановом пакете и альбом графитчика Banksy.

Я хмыкаю:

— А деньги где?

— У меня их нет.

— Понятно, — смотрю на часы. — Дома кто-то есть?

— Жена, — отвечает чувак. Губы пересохшие, язык еле ворочается.

— Мило, — замечаю я. — Ну, пошли, — накручиваю капюшон на руку, упираю дуло пистолета в спину.