Мост через Жальпе (Новеллы и повести)
Шрифт:
То, что теленка надо резать, одобрил и ветеринар. Он тут же выхлопотал соответствующую бумагу, без которой выпотрошенный теленок не мог бы очутиться на длинном, обитом жестью базарном прилавке. Ветеринар даже вызвался доставить Винцулиса со всем товаром в город — зачем тебе, дядя, тащить на спине, моя машина бегает хорошо, у меня тоже дел накопилось, за бензин заплатим пополам, пока я помотаюсь по городу, ты успеешь все распродать. И распродал! Винцулису повезло, пожалуй, даже лучше, чем с грибами. Другие продавцы, тоже распластавшие перед собой телят, даже сердились, что перед Винцулисом выстроился такой хвост, но сердись не сердись, давно известно: человеку важно не только справно работать, но и уметь слово сказать. А Винцулис за словом в карман никогда не лез, правда, иногда их не хватало, если
— Для больного, говоришь? Да уж, для больного нужен самый лучший кусочек, больной сам не возьмет, сам не купит, ему только мы, здоровые, можем посодействовать… Этот?
— Спасибо, дядя, большое вам спасибо.
— Пускай поправляется, пускай поправляется…
— Ребенку велели какое-то время одну телятину…
— Ребеночку-то? Вот этот будет в самый раз, уж лучше…
— Спасибо. А через неделю вы будете, дядя?
— Через неделю? Откуда? Телята — не грибы…
Однако этот шальной вопрос покупателя уже застрял в голове Винцулиса. А может, поездить по деревням да прикупить? Ведь нашлось бы мясо-то. Есть ведь разные старики, которые уже не могут свой товар — живой или неживой — доставить на базар или заготпункт. Предложил бы неплохую цену. Сказал об этом по дороге домой ветеринару, тот несколько раз покосился в зеркальце, словно проверяя, нет ли какого лишнего человечка на заднем сиденье, приподнял свою толстую задницу, шлепнулся обратно — даже спинка сиденья трепыхнулась.
— Надо обмозговать, — сказал равнодушно, выпуская из рук баранку и потирая руки.
Двух телят Винцулис обнаружил сразу — не в своей, а в другой деревне, неподалеку: ведь давно всем известно, что всякое, ох, всякое в жизни бывает, чаще всего всякие беды случаются, людям надо менять планы и начинать жить по-другому. Вот и нашлись люди, которые собирались выращивать телят, а понадобились деньги — кому на поминки, кому на свадьбу, ни поминальщиков, ни свадебников телятиной потчевать никто не собирался, и Винцулис два воскресенья подряд с ветеринаром ездил в город, и ветеринару от этого тоже польза: дал Винцулис на бензин и дал лишку, хорошему человеку не жалко. Целых два воскресенья подряд покупал у Винцулиса телятину седой писатель с козлиной бородкой, который во второе воскресенье Винцулису сказал:
— Жаль, что больше не собираетесь бывать у нас. Приятно у вас покупается. Вы настоящий человек. По нашим временам — уже редкий человек.
— Спасибо. Рад слышать, — ответил Винцулис, следя, как седобородый человек идет через павильон, что-то бормоча под нос, а через людскую гущу прокладывает себе путь ветеринар.
По дороге домой Винцулис пожаловался ему, что люди ждут, а в следующее воскресенье везти на базар нечего…
— Найдем, — ответил ветеринар, и машина, кажется, сама прибавила ходу. — Пошевелим мозгами — найдем. Дороги теперь хорошие, снега мало, покатаемся по дальним деревням, найдем.
И нашли. Если не теленка, то бычка, а случалось, и целую корову спасал из когтей болезни острый нож ветеринара, а Винцулис вскоре стал своеобразной достопримечательностью большого города, обзавелся постоянными клиентами, которым, раззадорясь, иногда продавал дешевле, и они уходили, восхваляя столь редкого, настоящего человека. Когда животину находил не он, Винцулис, а ветеринар, продавали на троих, лишь третья часть доставалась Винцулису; жене дома он говорил, что ветеринар — золотой человек: ни разу не усомнился, отдает ли ему Винцулис эти две трети целиком, да и платил он Винцулису много. За что? Да за то, что продает. Летом Винцулис приобрел мопед и объезжал самые далекие, числящиеся за ветеринаром хутора, договаривался заранее. Не всегда получалось по уговору, но когда выходила осечка у Винцулиса, перебои аккуратненько заполнял ветеринар, грибы зимой продавала жена Винцулиса, она тоже поднаторела в торговле, стало везти и ей. Устраивалась за прилавком подальше от Винцулиса, чтобы всякими лишними флюидами друг другу не мешать.
Года через два Винцулис стал строиться — основательно отремонтировал избу, с обеих сторон отгрохал по крыльцу, на чердаке оборудовал две комнатки, жена, вспомнив девичьи денечки и свою маму, у которой в палисаднике почти до заморозков пестрели цветы, обсадила дом кустами да
— Видать, уже старость, Винцулис…
— А что же?
— Которую ночь все снится да снится… Был такой случай, но почему теперь снится, а?
— Снится, говоришь? Наверно, парни из давних лет?
— Ты уж всегда, Винцулис… Случай такой снится. Это еще при поляках было. Все бродят нищие из двора в двор. И хлеба или там картошки им не подашь — выйдет из ворот и зашвырнет в кусты, другой даже за ворота выносить не станет. А у нас тогда свежатина была. Корова-то гвоздь проглотила. Даже солому, смоченную в керосине, в пасть ей совали, ничто не помогло, ветеринара тогда поблизости не было…
— Не то что сейчас…
— Зарезал отец, когда корова уже подыхала. Зашла к нам побирушка, отец и говорит матери: «Дай горемыке мяса». А мать: «Что ты себе думаешь, Юозулис, что говоришь?.. Мы-то можем есть, мы хорошо знаем, как оно было, сосед может есть, он тоже знает, как было, а подашь нищей — станет болтать по всей деревне, расскажет людям, пожалуется — падалью угостили… Лучше полезай на чердак, отец, отрежь-ка ей сала». — «Выдумываешь», — сказал отец, однако полез на чердак…
Тихо в доме Винцулиса. Лишь старенькие часы идут, позванивая, стерлась со временем цепочка, для родителей Винцулиса тащила она годы по зубчатым колесикам, и для родителей этих родителей… Поэтому теперь частенько стопорится, а гирьки тащат вниз, через силу тащат, и часы пугающе хрустят. Еще страшнее отбивают они время. Хорошо еще, что получасовой удар пропускают. Подскакивая, медный молоточек лупит по стальной скрученной проволоке, и звучище такой, что зубы ноют. Однако так бывает лишь с человеком, который редко слышит этот бой, Винцулисы-то его не слышат, хотя только что пробило три часа ночи. По другому берегу речки носится соседская лошадь — каждую ночь она стучит копытами по земле, так стучит, что кажется, будто поезд грохочет или какая-то машина побольше поезда — по песку отлично передаются звуки.
— Тоже мне невидаль, — равнодушно говорит Винцулис. Нет, это ему хочется сказать равнодушно, но какой-то злосчастный бесенок повис на кончике языка, что-то скрывает и от жены, и от самого Винцулиса.
Тра-ба-бах — слетает цепочка часов с зубчика.
— Винцулис, — тихо говорит жена, так тихо, что даже старенькие часы как будто прислушиваются. Глупость какая — что они могут услышать от двух стариков! — Винцулис… Тебе не кажется, что ветеринар… Нехорошо это, Винцулис…
— Чего? Ишь чего выдумала! Выбрось из головы! — в тишине внезапно выкрикивает Винцулис, отворачивается к стене, но засыпает не скоро, только закроет глаза — и тут как тут побирушка с крашеными губами, только закроет глаза — и тут как тут…
Рано утром во двор влетает легковушка ветеринара, а днем, когда он стоит на рынке большого города, Винцулису приваливает счастье: его снимает знаменитый фотограф, сам фотограф объясняет, кто он такой, а несколько месяцев спустя, когда к Винцулису съезжаются приятели Тереселе, они вручают ему журнал, на обложке которого голубоглазый Винцулис улыбается в белые усики! И радости, и хохота полон двор. Вскоре мимо проезжает ветеринар — он тоже заметил журнал, купил в районном киоске, привез Винцулису, а сейчас идет к нему, читая подпись под снимком: «Настоящий деревенский человек».