Мост к людям
Шрифт:
Он так и остался непреклонным в своем убеждении. И трудно было не согласиться: его аргументация была неопровержима, как, впрочем, всегда.
Я мог бы привести немало и других примеров горячего увлечения произведениями молодых поэтов, если в них вспыхивал яркий талант. Точно так же, как и стихи вышеупомянутого юноши, он высоко ценил первые «пробы» Лины Костенко, Бориса Олийника, Ивана Драча, хотя отлично видел их недостатки, порожденные молодым задором и отсутствием жизненного и художественного опыта. И не было позерством, когда он заявил в своем знаменитом стихотворении «Уроки поэзии»:
АИ хотел лишь одного: чтобы учились и у него
…как любить эту землю, как с небом брататься, Смелым быть, если счастье, верным быть, коль беда, И как иногда — От себя отрекаться, Чтоб собою Завтрашним Стать навсегда.Да, он мог научить и тому, как беззаветно любить свою землю, и тому, как отрекаться от себя нынешнего во имя завтрашнего.
Первомайский всегда поражал широтой своих культурных интересов. Еще в юности, когда был комсомольским поэтом и выступал на съездах комсомола со стихотворными речами, писал на темы, которые тогда были не только актуальными, а и злободневными, оказывалось вдруг, что он занят еще и чем-то таким, чем не только не интересуемся мы, но даже и понятия об этом не имеем, Так, еще в конце двадцатых годов появились его первые переводы немецких миннезингеров, потом отдельные славянские народные баллады, а еще позднее сборник стихов Ли Бо.
Вместе с Первомайским и Кондратенко мы сопровождали в 1936 году венгерских писателей во время поездки по Днепру, слушали их рассказы о Шандоре Петёфи, но ни мне, ни Кондратенко не пришло в голову взяться за перевод великого венгерского поэта. А Первомайский сразу, прослушав лишь два-три стихотворения в исполнении Мате Залки и Антала Гидаша, решил, что сделает перевод, — и блестяще это выполнил.
То же самое произошло и с «Лейли и Меджнуном» Низами, и с «Германией» Гейне, и с произведениями Франсуа Вийона, сложность которых может понять лишь тот, кто знает, что значит перевести произведение, в котором десятки строк подряд заканчиваются рифмами одинакового звучания.
Но широта интересов у зрелого человека одна, а у юноши, да еще такого, который закончил только четыре класса народной школы и после того не учился ни в одном учебном заведении, совсем другая. Откуда она взялась, эта широта, кто ему ее привил?
Мне думается, что огромную роль сыграл в этом Иван Кулик. Он сразу распознал в талантливом юноше с четырехклассным образованием человека, который сумел почерпнуть все возможное из сокровищ отцовской переплетной, и с помощью собственной образованности и революционного опыта выдающегося большевика приобщил его ко всему своему культурному и интеллектуальному богатству. Из широты интересов выросла широта мышления, способность равняться только на значительное и великое; отсюда и трезвость самооценки, и неутомимое трудолюбие.
Когда Кулика не стало, Первомайский уже твердо стоял на ногах как творческая индивидуальность. При каждой встрече он читал мне что-нибудь новое, только что написанное. Часто прибегал с новым стихотворением, — видимо, не терпелось поделиться сделанным, — и, прочитав, спрашивал: «Ну как?» Мне почти
В первой половине тридцатых годов Первомайский много ездил. Нередко мы путешествовали вдвоем. Как-то мы оказались в Виннице, где гастролировал Театр Мейерхольда, и нас пригласили на банкет, устроенный областными организациями в честь знаменитого коллектива.
Перед этим со мной случилась пренеприятная история, из-за которой я на банкет идти отказался. Дело в том, что во время гастролей этого театра в Харькове Александр Безыменский пригласил меня в ресторан и заказал киевские котлеты, которые я ел впервые. За соседним столиком сидел немолодой уже человек в удивительно красивом серо-голубом костюме. Такого костюма я до этого никогда не видел, как и киевских котлет. И когда я неумело отрезал краешек этого прелестного яства и нажал на него вилкой, горячее масло брызнуло тоненькой струйкой и угодило прямо в серо-голубой костюм неизвестного. Услыхав, что это Мейерхольд, я весь похолодел.
Теперь я опасался, что на банкете он может меня узнать.
В тот день обком комсомола устроил нечто вроде торжественного обеда и для нас с Первомайским, и мы немного выпили. Как каждый непьющий, я сразу захмелел, забыл о своем решении на банкет не идти и не только пошел, но и произнес за торжественным столом пространную речь, в которой заговорил почему-то о Райнере Марии Рильке.
На следующий день во время завтрака Леонид сидел насупленный и невеселый.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Да.
— Неприятное?
— Очень неприятное.
— Что же?
— Я до сих пор под впечатлением речи, которую вы произнесли вчера на банкете в честь мейерхольдовцев.
Теперь я уже не помнил, что говорил накануне за столом, и беспечно улыбнулся.
— В самом деле?
— Скажите честно — вы когда-нибудь читали Рильке?
Я смутился.
— Честно говоря — нет.
— Как же вы могли о нем говорить?
— Я что-то не так сказал?
— «Не так»! — саркастически воскликнул Леонид. — Прежде всего вы объявили его английским поэтом. Затем вы хвалили его за драму, которую написал Грильпарцер. Рильке вообще не писал для театра. Кроме того, все это не имело абсолютно никакого отношения к делу.
Я с ужасом слушал и думал о том, что теперь уж, как видно, Мейерхольду запомнюсь навеки. Но все же задорно огрызнулся:
— А разве вы всегда говорите только о том, что хорошо знаете?
Первомайский не ответил, но его уничтожающий взгляд был яснее всяких слов.
Он не был оратором, но каждое его выступление имело успех, трудно сказать — почему. Потому ли, что он вообще много знал и ему было что сказать, а может быть, потому, что он не позволял себе выходить на трибуну с тем, чего не знал. Когда он первый выступил с предложением организовать госкомитет по охране памятников прошлого, то аргументировал это такими фактами, которые мог бы привести лишь ученый археолог или историк; когда — также первым — он предложил начать на Украине издание журнала иностранной литературы, то подкрепил свое предложение столькими названиями произведений мировой литературы, которые необходимо знать советским читателям, что это мог бы сделать опять-таки специалист. Он проявил такое же обстоятельное знание литератур народов СССР, предлагая издавать журнал типа «Дружба народов». И так было всегда, когда он публично выступал.