Мост
Шрифт:
И тут я понял. Технический этаж, сантехническая зона! Тот допуск, что вчера мне оформил испуганный домоуправ, почему-то сохранился. Наверное, он его не отменил. Но вот почему он действует и на другие здания? Возможно, сантехнические службы работают по всему городу и имеют такие вот обширные допуски? Я пожал плечами и вошел на работу как сантехник. Какая, собственно, разница! После утренних переживаний и видений окружающий мир мне казался слегка нереальным и чуть-чуть покачивался вокруг.
Рабочие задачи и стандартные ситуации сегодня тоже выглядели бледными и незначительными. Может, я все еще
Михалыч требовал отчет не позднее обеденного перерыва. Я знал, что ничего не смогу ему ответить, результатов от моего расследования не было. Нарушитель слишком хорошо подготовился, и я не сумел его найти.
Реальна была лишь толща воды, которая вдруг вставала на дыбы, чтобы поглотить меня, и тот свет, который я видел в последние секунды своей жизни.
Элеонора демонстративно делала вид, что меня не существует на свете, и когда это было совсем неизбежно, бросала скупые фразы лишь по служебным вопросам, но меня это волновало в последнюю очередь. Ее сомнительные настоящие прелести меркли, заслоненные моим прекрасным видением. Я раз за разом в мыслях переживал свое ночное путешествие по джунглям, и делал это лишь для одного мгновения — когда я подбирался к своей мечте настолько близко, что мог разглядеть ее, и на какую-то долю секунды я верил, что она настоящая.
Пришло напоминание от Михалыча, что отчет мне нужно сдать через 30 минут и 29 секунд… 28 секунд…
Я вспомнил, что должен еще убить Шизика, который подвел меня вчера с доступом, но не стал начинать этот разговор. Только скинул ему видео-инструкцию и посоветовал ее выучить.
Единственно важными сегодня казались лица людей за длинным столом, которые улыбались своим незнакомым соседям.
Я завершил отчет, в котором подробно перечислил все действия, которые я произвел по делу странного нарушителя — список был длинным. И добавил те факты, которые мне удалось выяснить — этот список был коротким и он больше походил на перечень, чего наш нарушитель не сделал: он не оставил следов — ни реальных, ни электронных; не причинил никому материального вреда, даже наоборот, вошел в траты, потому что продукты он не крал, за них заплатил некто неизвестный. И, самое главное, он не объяснил никому свои действия, хотя явно хотел сделанным что-то сказать. И все это в сумме выглядело слишком странным.
Мой отчет стал откровенным признанием в бессмысленности дальнейшего поиска, хотя составлен он был по всем правилам, и в нем находилось множество умных и профессиональных слов.
Тяжкий сон этого дня грозил стать бесконечным.
Когда последние тридцать минут истекли, я отослал свой отчет Михалычу и пошел к нему, чтобы лично объяснить свою позицию в этом вопросе. Он, как начальник микроотдела, владел небольшой отдельной огороженной зоной, а не сидел под индивидуальным куполом тишины. Эта загородка — символ его важности, когда-то казалась мне желанным и недостижимым пунктом, вехой в карьере. Сейчас показалось, что немолодой худой мужчина заперт в слишком тесной для него клетке.
Я стучал в дверь и слегка отстраненно вспоминал, что там полагается подчиненным, не выполнившим… не сумевшим… которые не справились и завалили важное дело?
— Ваш отчет принят, — сообщил Михалыч мне сухо, как только я вошел.
— Понимаете, я сделал все возможное… э-э-э и мог бы пояснить…
— Отчет принят, факты и этапы проработки проблемы изложены достаточно полно и емко. Объем материалов достаточен для закрытия дела, — повторил он свою информацию более подробно и забыл о моем присутствии, погрузившись в изучение данных на небольшом экране.
Я продолжал стоять, чувствуя, что сплю и вижу сон. У меня что-то не сходилось в душе. С одной стороны — многочисленные слова: Надо! Чрезвычайно важно! Первостепенная задача! С другой — этот взгляд, выцветший за много лет под лампами искусственного света. Непосредственный руководитель уже завершил сеанс нашего общения и теперь, заметив, что я еще тут, с легкой досадой уточнил:
— Остались вопросы?
— Нет, благодарю. Тогда я приступлю к обычной работе?
— Несомненно.
Я развернулся и пошел назад, на ходу пытаясь собрать мысли. Кажется, раньше в таких случаях говорили «прокатило», я должен радоваться. Или возмущаться — из-за того, что меня целые сутки водили за нос и заставляли думать, будто мое дело так важно. Несколько дней назад я бы тяжело переживал, но теперь почему-то оказался внутренне готов к этой мысли.
Дурак, сразу надо было сообразить, что главная цель моей работы — правильно составленный отчет!
Я вдруг понял с ослепительной ясностью, что моему строгому и требовательному начальнику на самом деле все равно. Одни данные совпали с другими. Конфликтов в системе не возникло. Я все сделал правильно. Михалыч доволен. Начальник Михалыча тоже останется доволен и так дальше, по цепочке вверх, вся начальственная лестница удовлетворенно закроет неправильное, нестандартное дело и забудет про него. Потому что всем все равно!
За окном желтые и голубые системы подсветки с тихим гудением уничтожали ночь, превращая ее во что-то неестественное. Я вдруг задумался, а видел ли кто-нибудь из современных людей настоящие звезды? Наверное, нет. Мы знаем их только по картинкам. Они желтые и у них пять смешных толстых лучиков. Очень хотелось бы поглядеть на настоящие, но только зачем мне это?
Раздражение щекотало изнутри, но разум твердил, что все это как минимум глупо: я и правда сделал все, что мог, отчитался о проделанном, а теперь недоволен, что начальство не разнесло меня в пух и прах? А не дурак ли я? Пожалуй, что дурак.
Недовольство, глухо поворчав еще немного, спряталось внутри. Я мог продолжать работу. Где моя база данных? Даже она казалась нереальной. Слишком много цифр и букв, и за каждой строкой — человек со своей проблемой. С той стороны экрана прячутся миллионы людей и их мелких грешков, дисгармонирующих наш идеальный и удобный мир: толкнул, обругал, зачем-то письма разослал и всех за стол собрал.
Я помотал головой, понимая, что вижу сейчас совсем не то, что должен.
Все строчки в бесконечной простыне таблицы с нарушителями почему-то были сейчас ярко-черные — активные, доступные к изменению.