Мой бесполезный жених оказался притворщиком
Шрифт:
Мой взгляд снова упал на цветы.
— Покойной графине нравились розы и лилии?
— Я не знаю, — сказал Платон. — Просто. Они подходят.
Белые розы и лилии символизировали материнскую любовь, воспевали ее святость и божественность, служили символом благодарности и сердечного участия.
После моего замечания Платон заметно погрустнел. Еще бы, его мать умерла при родах, он никогда не знал ее. И вряд ли в поместье нашлось бы много желающих поговорить с ним о ней — все боялись гнева графа. А те, кто, как Фекла, испытывал теплые
Теперь Платон, должно быть, сомневался, понравился бы матери его букет или нет. Но если я что-то и понимала в жизни, так только то, что ответ на этот вопрос мог быть лишь один.
— Думаю, ей бы понравились любые цветы, — сказала я, — просто потому, что их принес именно ты.
Глава 7
— Вы уверены, что должно было получиться именно это? — с сомнением спросила Фекла.
И я полностью разделяла ее настрой, но отступать было поздно. Настенные часы и без того показывали, что у меня осталось в лучшем случае полчаса.
Мы вернулись в поместье все вместе, и глядя в спину удаляющемуся Платону, я запоздало сообразила — если сегодня был день смерти графини, то, значит, и его день рождения. Платону исполнилось двенадцать, но за весь день я не слышала ни единого поздравления. Ни от кого. Казалось, даже Фекла избегала этой темы.
Так не пойдет, решила я, имениннику положен подарок — и он его получит. Даже если для этого мне придется перевернуть тут все вверх дном. А ведь подарок я правда могла собрать только из чего-то в поместье, потому что ехать в город было уже поздно.
Да я и не знала, что могло бы понравиться Платону.
Какой-нибудь кинжал?
Книга?
Запонки или галстук?
Я точно нигде не могла сейчас достать собаку?
В этом смысле было бы куда проще, если бы Платон был девочкой — я бы просто обворовала садовника, обеспечив ему ранний инфаркт. В конце концов занятия с госпожой Майской должны были принести хоть какую-то пользу, не зря же мы постоянно перебирали значения колокольчиков и калл.
Вот только Платон вряд ли бы оценил такой подарок.
Куда скорее букет бы отправился в окно, куда-то на свое изначальное место обитания.
Я обреченно схватилась за голову.
Будь это не конкретно Платон, а просто какой-то парень, что можно подарить?
Что я вообще могу достать?
Это должно быть что-то своими руками.
И праздничное.
Красивое.
Что-то, что можно сделать достаточно быстро.
И что точно понравится любому ребенку.
Что-то вроде… вроде торта!
И я довольно искренне считала себя гением ровно до этого момента, пока торт, который мы с Феклой готовили в точности по кулинарной книге из библиотеки, не предстал перед нами во всем своем великолепии. Великолепие, конечно, в данном случае стоило взять в кавычки, но, по крайней мере, меня утешало то, что коржи
Душу и очень много масла.
В остальном — глядя на это произведение кулинарного искусства хотелось рыдать.
Коржи вышли разного размера и толщины, хотя я могла поклясться, что форму мы с Феклой использовали одну и ту же. К тому же форма была круглая, а коржи вышли устрашающей пародией на многогранники.
С кремом мы явно переборщили.
Получившийся у нас торт походил на динозавра, который от скуки решил сняться в рекламе пены для бритья. Да ещё и запорол последние дубли, узнав, что ему не заплатят.
Но, как я уже говорила, отступать было поздно.
— Думаешь, Платоше не понравится? — с сомнением спросила я у Феклы.
Я ставила ее в сложное положение.
Если она скажет «нет» — я обижусь.
Если она скажет «да», а Платон влепит мне этим тортом в лицо — я снова обижусь, потому что Фекла сказала мне неправду.
Так что она просто протянула на одной ноте «Эээээ», предоставляя интерпретацию подобного ответа мне.
— Платоша будет в восторге! — заключила я.
В таком деле главное — уверенность.
По лицу Феклы было видно — она не хочет дарить этот торт.
Она уже предвидит реакцию.
И ведь она не пошла!
Фекла злодейски бросила меня в самый ответственный момент, сославшись на невероятно важное задание главной горничной и состроив настолько жалостливое выражение лица, что мне пришлось отпустить ее.
По дороге до комнаты Платона я несколько раз едва не свалилась с лестницы, ничего не видя перед собой, несколько раз почти врезалась в стену, и даже опрокинула какие-то латы в одном из коридоров.
На такой грохот по моему мнению должны были сбежаться едва ли не все обитатели дома, но, видимо из-за того, что уронила я доспехи где-то неподалеку от кабинета графа, прислуга решила — себе дороже.
Мне оставалось только гадать, какой грохот доносился отсюда в предыдущие годы, если сейчас все так спокойно отреагировали.
Должно быть это было что-то с чем-то.
Оленьи головы, висевшие на стенах, глядели на меня с молчаливым неодобрением.
Я открыла дверь в комнату Платона ногой, и уже хотела затянуть хорошо известный мотив поздравительной песенки, вот только никакого Платона в комнате не было.
Да вы издеваетесь?
Почти полночь!
Куда он мог деться?
Я поставила торт на удачно стоявший прямо возле двери стол и огляделась. В комнате было очень пусто. Минимум мебели и никакого беспорядка, ни разбросанных вещей, ни смятых бумаг, ни книг, втиснутых на полки как попало, словно человек, который жил здесь, ощущал себя гостем и потому старался ни к чему не прикасаться лишний раз.
Шторы были плотно задернуты, и все же тонкая полоска у самой стены освещала приставленную к лазу лестницу.