Мой бог – бесконечность

Щедровицкий Дмитрий Владимирович

Вся земля к ним тянется. Я смотрел,
Как перетекали времена друг в друга,
Как сквозили облики рас и поколений,
Строившие государство этого лица.
…Но, пронизан Млечным, ограненным взглядом,
Я как полночь вспыхнул – и понял: лицо
Обращено ко мне – навсегда и всецело.
И тогда молча запела мгла.

1980

Наш язык

Он – еще не объезженный, пасмурный конь,
Он еще безалаберно-молод:
Не успел отличить путеводный

огонь
От огня, охватившего город…
Он не знает отличья смертельной любви
От любви, убивающей в страхе, —
Оступайся, беги, разбивайся, лови —
Не поймаешь. Растоптаны злаки.
Он не знает еще ни любви, ни огня,
Он не понял еще ни тебя, ни меня.
Мы поэтому выскажем только в стихах
Неподвластные времени нежность и страх.

1980

Умирающий иудей

– Я не возьму твой хлеб. Насыться им —
И выживи, и свой продолжи род
За счет меня. Я – черный пилигрим,
К высотам восходящий от высот.
А ты останься здесь. Твоей земли
Я не хочу. Возьми мою, засей —
И род продолжи. Вместе мы росли
На поле зренья у вселенной всей.
И числовых созвездий властный взгляд
Мои колосья в небо соберет.
Присвой мой хлеб. Я не вернусь назад —
Спросить с тебя. Живи. Продолжи род.
Но пусть в потоке тысячи родов
Омоется твой сын далекий – тот,
Кто хлеб и землю уступить готов.
Он до меня, как пальма, дорастет,
И я его в созвездиях приму.
Ты все возьми. Но страстную любовь
Сквозь хор рождений – передай ему.
…Я заронил слезу в ночную тьму.
И зреет жемчуг – вечный мой улов…

1980

Руфь

И небо зарделось о ней об одной —
Оставшейся там, за кирпичной стеной.
За проволокой Руфь, словно роза меж терний —
Кровавой звездой во вселенной безмерной.
Народы и страны – потомки святой —
Раскрылись, как раны, дымясь пустотой.
Той пагубы ради – никто не родился.
Мессия во взгляде ее заблудился.
Ни ада, ни рая. В забвении – рай.
Резвись, забывая, и в мячик играй…

1980

* * *

Полдни, вы, светловолосые,
Достаете сны из памяти,
Как из льдистого колодца —
И, расплескивая, ставите.
Здесь, у кромки речи прожитой,
Слышен цокот капель: до-ре-ми…
Только вы одни и можете
Удержать от смерти взорами.

1980

Ангелы

Охранники исконные
Забытой нами яви,
Крылатые и конные,
Лишь вы судить нас вправе.
Лишь вы литыми взорами
Укажете, куда нам
Идти по нотам взорванным
За светом первозданным…

1980

Детские игры

Двор

все полон, хоть поздно,
Хоть расстаться пора.
Это очень серьезно,
Это просто игра.
Чтоб из маленьких окон
Мама не дозвалась —
За большим водостоком
Посидим, притаясь,
И продлим наше счастье,
Наш взаправдашний рай:
Все равно возвращаться —
Без оглядки играй.
Сквозь прикрытый неплотно
Золотой небосвод,
Сквозь небесные окна —
Снова мама зовет.
Жизнь кончается. Поздно.
Все светлей вечера.
Это очень серьезно,
Это просто игра.

1980

Марсель Пруст

Так – от тенора к альту —
Страсть метнула лучистый аркан
По траве, по асфальту,
По воздуху, по облакам.
Жизнь мою полонила,
Уловила – и в смерть завлекла.
Лишь проулок ленивый
Дождевая прошила игла.
И соседские дети,
Луч стальной в подворотню загнав
И не зная о смерти,
Прерывали считалками явь.
И по прихоти рока,
Растолкав небытья толчею,
Ты в России далекой,
Словно слезы, глотал жизнь мою…

1980

* * *

– Здесь расстрел? А я за кем?…
Тихо в мире первозданном.
На ветвистом языке
Птицы шепчутся с Адамом.
Птицы ластятся к нему —
Не привыкли к ласке люди.
Дочь царя несет во тьму
Голову на синем блюде.
Толпы движутся. Сдаю
Номер свой на месте казни..
Поименно к бытию
Приглашает без боязни
Птиц красивых и смешных
Человек, одетый светом.
Верно, я – одна из них,
Но давно забыл об этом.
Вот, оплеван и распят,
Сам Адам идет по лугу.
Как бы нам успеть, солдат,
Исповедаться друг другу?
Станет тихо и светло —
Запоздалой лаской брата
Пуля врежется в крыло,
Возвращая синь Евфрата…
– Ишь распелся! Вот артист!
Он сошел с ума от страха…
– Я из стаи райских птиц,
Первозданных песен птаха!
О Лао-цзы, мой друг любимый,
Сказавший правду столь давно:
«Лишь хрупкое – неколебимо,
Все прочное – обречено!»
Весь океан со звездной башни,
Наверно, не крупней слезы,
Но мы – внизу, нам очень страшно…
Хоть слово крикни, Лао-цзы!

1980

Смерть на улице

Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться,
И блуждала душа по окрестным проулкам, пока
Ей в любви признавался надменный атлант белолицый,
Что поддерживал своды предсмертного особняка.
И последней листвой тополя призывали – остаться,
Но в эфир потянуло, в густой, симфонический мрак,