Мой бог – бесконечность

Щедровицкий Дмитрий Владимирович

Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций
Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»…

1980

* * *

От Крематория обратно – на трамвае.
Как ножницы, сложился перекресток,
Где, всех в лицо навеки узнавая,
Нам небо раздает и хлеб и воздух.
И лучше ни о чем не думать.
Проще Спуститься вниз, отбросив парадоксы,
И пересечь Октябрьскую площадь,
Где под землей кричат: «Купите флоксы!»
И лишь в метро

при входе станет больно —
Там на стене победно-эпохальной
Военные трубят в немые горны,
И каждый – словно каменный Архангел.
Церковное паренье над толпою
Давно убитых молодых горнистов —
Как ледяной водой обдаст. С тобою
Бессмертный свет во мгле желаний низких.
И ради мига этого святого —
Безропотно, как будто так и надо,
Пройди сквозь боль и ужас, чтобы снова
Услышать песню воздуха и взгляда.

1980

Чужое окно

Сквозь вечерние ветви – окно,
Что, прохожих крестом осеня,
Ждет тебя навсегда и давно
Для светлейшего утра и дня.
Ты затепливших лампу людей
Не узнал, но замедли свой шаг:
Здесь ты плакал в дремучей беде,
Здесь плоды золотые вкушал.
Здесь осмысленный ливень минут
Сердце вверг в откровенье и дрожь…
И тебя здесь по-прежнему ждут,
И не верят, что мимо пройдешь.

1980

* * *

Круглая-прекруглая церковь на Ордынке,
Как-то так построена, что вернешься к ней —
Небо детства движется, кружатся снежинки,
Только мысли белые сделались длинней.
Только переулки – уже и короче,
Встречи – безвозвратней, сумерки – темней.
Низенькая церковь, тише. Дело к ночи.
Мрак не отличает людей от их теней.
Слово молвить не с кем. Тишь. И тем не менее
Слух твой переполнен: это ночь и снег.
Церковь невысокая – скорбное знамение.
Снегопад разросшийся. Онемевший век…

1980

Памятник

…Но это было в детстве, в день
Невиданно-певучий,
Когда казалось, что удел
Назначен самый лучший
На много-много лет вперед,
И птиц, мелькавших близко,
Ловил, раскрыв стеклянно рот,
Солдатик с обелиска.
Он так ленился, так хотел
На травке растянуться,
Но вот несчастье медных тел —
Не встать, не шевельнуться.
Кто ведал, что в любой беде
Пред мокрыми глазами
Предстанет этот детский день —
Прозрачный, несказанный,
И что не будет сверх него
Ни воздуха, ни пищи.
Что он – навек. Как торжество.
Как воин тот застывший.

1980

 

Послесловие

Был вечер – нестройного лета итог.
Кончал

мотылек свой последний виток
Над лугом. И в лиственный ворох,
Как звуки, вплетались обрывки цветов,
И сохли кусты разговоров,
Говоренных в долгие светлые дни,
Когда во вселенной – куда ни взгляни —
Слетаются эльфы на танцы,
Склоняется небо к аббатству Клюни
Без долгих дождливых нотаций…
Но длился исход доброты и тепла,
И Божья рука не сквозь море вела,
Не к обетованным нагорьям,
А к собственным душам, сожженным дотла
Грехом первородства и горем,
К осеннему ропоту, к снам наяву.
Ты видишь – забыв о земле, я плыву
По хмурому морю избранья,
Склоняя недожитой жизни главу
На иволги голос ранний.
Ты знаешь, конец мой не будет жесток,
Поскольку багровый склонился цветок
Над пропастью памяти… Где-то
Ведет Моисей племена на Восток,
И длится палящее лето…

1980

Учителя

Принимались учить нас,
Исходя из готических мер,
Шельмовали античность,
Эпикура – распутства пример,
С нами в прятки играли,
Заставляли глаза закрывать
В разожженные дали:
За словами вставал Бухенвальд —
Лес безлистого бука,
Незабытых, надмирных обид.
Кровью тени аукай —
Лишь на кровь отзовется Аид.
Вот по кровлям, по доскам
Гулкий шепот, ветвясь, поскакал —
Это Моцарт с Чайковским
В нашу честь пьют последний бокал.
Вот он пуст и расколот —
Удлиненной глазницы хрусталь.
Нары светятся. Город
Вознесенных число наверстал.
…Продолжали учить нас,
Исходя из аттических мер,
Трактовали античность,
Эпикура – бессмертья пример.

1980

Польское

Началось с немногого: расселись
Музыканты лета,
Вырос нотный и кленовый шелест
В первый звон рассвета.
И уже потом, над далью липкой
Патоки цветочной,
Вторила пчела небесной скрипке
Репликою точной.
Музыкальной фразой, дивным дивом
Замелькали ели.
Но не это было лейтмотивом,
Не об этом пели —
Может быть, одна пред целым светом
Раскрывалась роза,
Может быть, вся речь была об этом
В том Кончерто Гроссо?
Но не роза от смущенья рдела
Пред зеленым ложем,
А цвела душа, покинув тело,
Перед троном Божьим.
День вступил в клокочущую зрелость,
Дирижер в экстазе,
И над нами солнце разгорелось —
И скатилось наземь!

1980

* * *

Мне казалось – я умер и лежу в южном городе, рядом