Мой человек (сборник)
Шрифт:
Я никак не могла забыть его взгляд, чувствовала себя виноватой, не знала, что надо сказать или сделать, чтобы это чувство вины прошло. И не сделала ничего. Я решила – все вылечит время, а я помочь ему не могу. Он, наверное, хороший человек, но не мой. Даже когда он играл, прекрасно, вдохновенно, я никак не могла проникнуться к нему ничем, кроме приятной симпатии. Тем более что он не проявлял никакой настойчивости. Одно время я думала – может быть, мы просто друзья? Ведь бывает же так… Иногда, где-то… у кого-то… Но потом, когда Алёша несколько недель подряд приходил и стоял у меня под окнами, я поняла, что все-таки мы были не просто друзья.
Сейчас я слушала музыку, вспоминала
Алёша мне рассказывал, что во сне ему снится удивительная музыка, днем он ее не помнит, но ночью узнаёт. Мне это раньше казалось диковинным, любопытным и… совершенно чужим. Странно, сейчас бы я так не подумала… Но неизвестно, рассказал бы мне об этом сейчас Алёша или нет. Мне кажется, что такой человек, как он, довериться может только раз в жизни. И если уж обидится – то на всю жизнь. Я и сама такая.
Алёша играл Баха, что-то я раньше слышала, что-то слышала впервые или не узнавала на органе. Странное у меня было ощущение. Совершенно пустая сцена, на которой в глубине стоит лишь орган. За ним сидит человек, которого совсем не видно. И раздаются волшебные, удивительные звуки, уносящие меня, увлекающие за собой, заполняющие полностью, так, что я никак не могла сосредоточиться на какой-то конкретной практической мысли. Например, что сейчас делает Мариша? Надо ли ей позвонить, поинтересоваться, как дела, не обижают ли ее там дамы в горностаях и соболях? Но эта мысль, скользнув, тут же исчезла…
И я понеслась вслед за бесконечной, мучительно прекрасной, никак не подходящей к разрешению, все крутящейся и крутящейся вокруг главной, основной ноты, к которой все должно прийти, ради которой все и затевалось, музыки… Музыка обрушивалась на меня водопадом, искрилась, звенела, светилась в голове, все рациональные мысли погасли, растворились в ней, и сама я растворилась, не зная, долго ли, коротко ли звучит новая прелюдия и новая фуга…
Первое действие закончилось так быстро, что я поначалу решила – что-то произошло, а посмотрев на часы, ахнула. Нет! Как? Я совсем потеряла ощущение времени? Прошло целых полтора часа. Точно – в том мире, где живут эти звуки, – другое время, течет по-иному, его не чувствуешь вообще.
В антракте я немного отошла от волшебного ощущения, постепенно потекли здравые мысли. Интересно, как жил Алёша, есть ли у него семья – наверняка есть, одна ли семья, или он тоже поменял старую жену на новую? По возрасту как раз пора… Сколько детей, музыкальны ли они? Где он живет? В России? Или же, как многие музыканты, – в Германии или Франции, а здесь лишь наездами? Сыграет пару концертов, да и домой – туда, где никто не знает его родной язык, но зато знает другой язык, на котором Алёша так совершенно изъясняется…
Походив по холлу, спустившись вниз и поднявшись обратно, я решила уйти. Зачем мне это? Мне хватает переживаний. Точнее, у меня особых переживаний нет, серьезных… И я вовсе не хочу никаких лишних тревог. У меня практически взрослая дочь. Вот, только что написала: «Мам, ты как? Мне скучно, но я держусь…» «Мам…» Не «мамуль…» «Мам»! «Держусь…»! Держится она. В бальном платье, среди расфуфыренных бездельниц в бриллиантах и изумрудах, моя Маришка – держится!
Я остановила свои раздраженные
Я увидела двух нарядных девушек – в длинных, почти до щиколотки, платьях, одна – в черном, другая – в шоколадном. Я их заметила еще в начале антракта и подумала – вот как надо одеваться в консерваторию, нарядно, торжественно. Одежда выражает наше отношение к окружающему миру – презираю я или уважаю всех, хочу обратить внимание на свою персону или спрятаться, подчеркнуть исключительность или, наоборот, слиться с толпой, быть одним из многих, похожих…
Я загадала – если первой войдет в зал та, что в черном, я повернусь и поеду домой. Если в шоколадном – пойду на второе действие. У дверей они как-то замешкались, что-то сказали друг другу, засмеялись… повернулись и быстрыми шагами ушли прочь, к лестнице, по которой надо спускаться в гардероб. Я успела заметить длинные, неправдоподобно большие золотые серьги у одной, сильно накрашенные губы – у другой. Помада, ярко-красная, фосфоресцирующая, увеличивала и без того не маленький рот девушки. Я услышала легкий, почти безобидный матерок – та, что была похожа на длинный брусочек слегка размякшей молочной шоколадки в своем платье из тонкой замши, вскользь, не зло обругала Алёшу, Баха, консерваторию, меня в числе остальных зрителей, оставшихся слушать дальше.
Я никудышный психолог, хоть и работаю с детьми. Дети – это другое. Поэтому я и не берусь за организацию своего дела – прогорю тут же. И не из-за лени или безалаберности. Из-за своей чрезмерной доверчивости и близорукости. Из-за того что по доброте своей какашку могу ненароком принять за растаявшую шоколадку.
Мне-то они показались – со спины – такими завсегдатаями консерватории… по крайней мере платья у них были – завсегдатайские! Несостоявшийся пока модельер внутри меня вздохнул – не пойму, как скроено. Что там впереди – складка, втачка, выточка – почему так изумительно сидит? Или это такой изумительный материал, обнимающий твою фигуру, как никто и никогда ее не обнимал, прижимаясь каждой своей клеточкой? Илюша меня обнимал. Но как именно – я уже не помню. Так давно это было – в другой жизни.
Я неторопливо прошла по проходу, села на свое место, порадовавшись, что нет моих соседей – мальчика, который всё время хотел есть, и его бабушки или няни.
– Прости, – услышала я сзади шепот, – ты была на первом отделении?
Я обернулась.
Мужчина, чуть постарше меня, с рябоватым неровным лицом, живыми ярко-синими глазами, как будто с другого лица, плохо очерченным ртом, дрябловатым подбородком, но довольно густыми каштановыми волосами, в которых еле-еле стала намечаться проседь на висках, улыбался.
Я покрутила головой, чтобы удостовериться, что он смотрит на меня. Да, на меня. И так, как будто он по меньшей мере – мой одноклассник или дальний родственник, который приехал в Москву, собственно, именно из-за меня.
– Вы мне?
– Тебе.
– Почему на «ты»?
– Значит, тоже опоздала, – сокрушенно покачал он головой. – А я хотел узнать, играл ли Лёша «Фантазию до мажор»… Он так оригинально ее решает… Программки у тебя нет?
Я отвернулась. Что за ерунда. Я его знаю? Нет. Но он меня знает, кажется… Смотрит ведь так, как будто знает по меньшей мере сорок лет. Как раз в песочнице когда-то и познакомились.