Мой друг Иисус Христос
Шрифт:
– ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА, ЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАСЕССЕСЭТОМОЯСЕСТРАНЕТНЕТНЕТНЕТМОЯСЕСТРАТЫНЕМОГЛАНЕТПРИДУРОКЭТОМОЯСЕСТРАЧТОМНЕТЕПЕРЬДЕЛАТЬСЕСТЫНЕМОГЛАКОЗЕЛНЕТНЕТНЕТЯЛЮБЛЮТЕБЯЧЕРТЧЕРТЧЕРТЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАОНАНЕМОГЛАНЕМОГЛАНЕМОГЛАПРОКЛЯТАЯЗАДНИЦАОНАНЕМОГЛАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРА.
Когда я перестал кричать, все журналы были разорваны в клочья. Маленький турок придерживал меня, успокаивая:
– Ну-ну, дружок, перестань.
Он гладил меня по голове, одновременно пытаясь отнять у меня остатки газет. Она мертва. Холодный пот градом бежал по моей спине, все тело сотрясалось.
– У тебя есть кто-нибудь, кто тебе поможет?
Нет, больше у меня никого не было.
После смерти Сес
И вот теперь узел вырос
После смерти Сес я стал единоличным обладателем песен матери и двадцати шести квартир в Копенгагене. И, будь я нормальным человеком, я зажил бы роскошно.
Дядя Джон
После полугода рутины я совершил кое-что необычное. Я посетил могилу моих родителей на кладбище Ассистанс. Мы с Сес обязательно приходили туда на их дни рождения. Сес рассказывала им о том о сем, в частности об отношении к нам мира. Говорила только Сес. Я удивленно наблюдал, как она долго беседовала с могильной плитой, но, уходя, она всегда чувствовала облегчение и радость. Мне тоже хотелось испытать облегчение. Мне не сразу удалось найти могилу. Кладбище большое, а я был там в последний раз довольно давно. Оказалось, что я несколько раз прошел мимо. Просто там стоял какой-то печальный мужчина лет семидесяти, и я подумал, что это вряд ли могила моих родителей. Ведь только я мог печалиться, стоя на их могиле. Я походил вокруг, вернулся и взглянул на плиту:
– Вы знали моих родителей? – Я удивился, потому что увидел, что он плачет.
Он обернулся и протянул руку, а затем погладил меня по щеке:
– Малыш Николай, сколько уже лет прошло…
Он похлопал меня по щеке. Черт возьми!
– Дядя Джон?
– Да. А что такого?
– Да нет, ничего.
Он постарел. Он был чуть младше отца, так что ему явно не больше пятидесяти пяти, но выглядел он старше минимум на десять лет. Мы молча стояли рядом и чувствовали неловкость. Легче не стало, когда Джон заговорил – он вдруг взял меня за руку и сказал:
– Алан, в последние несколько лет пришлось трудно.
Я решил, что он разговаривает с могилой, а потому никак не отреагировал.
– Алан, ты задумался, что ли? – И он слегка сдавил мою руку.
– Меня зовут Николай.
– Да, он замечательный паренек. Ты ведь не против, что я называю себя их дядей?
– Дядя Джон, я Николай.
– Нет, Алан, это не все равно. Это много значит для меня – я воспринимаю твою семью как свою собственную.
– Алан – это мой отец, я его сын.
Я попытался высвободить руку, но он крепко в нее вцепился:
– Не говори так. Люди нуждаются друг в друге. Мне очень нужно, чтобы ты был моим другом.
Я молчал, но волоски на моей руке встали дыбом. Мне было не по себе, и ощущение это усиливалось. Он помолчал, ослабил хватку, и я поспешил высвободить руку. Он посмотрел на меня и сказал:
– Я скучаю по твоему отцу, хоть и уверен, что он по мне не скучает.
Я отметил, что он вновь вернулся в реальность.
– Мне кажется, что он и по мне не скучает, если это может служить хоть каким-то утешением.
– Вздор. Он любил вас, особенно тебя. Как думаешь, им сейчас хорошо?
– Они мертвы.
– Да. Но хорошо ли им?
– Нет, они умерли.
– Но хорошо ли им?
– Ну ладно, я, видимо, не понимаю, о чем вы говорите.
Он взглянул на меня с разочарованием, но уж извините. Пускай уходит, мне
– Как поживает сестренка?
Тут я вынужден был глубоко вздохнуть:
– Она тоже умерла.
– Так ты остался совсем один?
Я почувствовал боль в животе, и это удивило меня – уже полгода живот у меня не болел. Я кивнул.
– Я так и знал. Ты так похож на меня.
Это потрясло меня, потому что он-то был совершеннейшей развалиной. Я повернулся к нему:
– В каком смысле? Я совсем не похож на вас. Со мной все нормально.
Но тут я впервые обратил внимание на взгляд дяди Джона – точно такой же печальный взгляд, как тот, что встречал меня каждое утро в зеркале вот уже полгода. Я тут же отвернулся и ушел.
Придя домой, я разрыдался, и истерика эта прекратилась лишь спустя неделю, причем прерывалась она только криками. Я рыдал не из-за Сес. Просто мне нужно было знать, правда это или нет. Боль в животе вернулась. Я вновь приобрел способность чувствовать. Но лучше мне от этого не стало.
С каждым днем, глядя в зеркало, я видел Джона в отражении все отчетливее, и этот образ отнюдь не был следствием моего настроения. Я по-прежнему тщательно мылся, даже когда боль становилась очень сильной, но глаза Джона продолжали смотреть на меня из зеркала. Я не понимал, каким образом Джон сумел пробраться в мои глаза, и пытался найти отверстие на своем лбу. Однажды я задал ему вопрос: «Каким образом ты проник в меня?» Естественно, он мне не ответил, но я продолжал допрос в течение получаса. Я уже давно не говорил так долго, и мне понравилось разговаривать. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь знал о том, как я себя ощущаю, и чтобы это имело какое-то значение. Посторонние – они и есть посторонние. Должен был появиться человек, который понял бы, кто я есть. Я думал позвонить, но не посмел. Я уже почти собрался написать электронное послание, но это не имело бы такого эффекта. Тогда я отыскал ручку и листок бумаги и написал Силье письмо.
Письмо Силье
«Привет, Силье.
Я совершенно не заслуживаю того, чтобы ты читала эти строки, но я должен объясниться. Я никогда не понимал, чего ты от меня хочешь. Мне казалось смешным, что такой девушке, как ты, может понравиться такой человек, как я. Но ты приносила мне радость. Я сам виноват в своем несчастье. Я сделал себя несчастным задолго до того, как избил тебя, потому что я придурок. Если ты жалеешь, что не заложила меня, то вот мое признание вины. Я, Николай Окхольм Йенсен, уничтожил все лучшее, что было в моей жизни. Я избивал Силье Кьер, пока она не истекла кровью и не потеряла сознание в моей гостиной. Она была моей девушкой. Я разрушил ее и себя. Я не рассчитываю на прощение, я даже не смею умолять о нем. Я просто хочу, чтобы ты знала, что, несмотря на то что я сделал, я люблю тебя и буду любить всегда. Ты не ответишь на это взаимностью. Ты не должна, да я и не заслужил. Моя сестра умерла. Не знаю, слышала ли ты об этом. Наверняка слышала. Она совершила самоубийство, но на самом деле это сделал я. С разницей меньше чем в месяц я напал на тебя, а потом убил Сес. Я бы очень хотел иметь возможность сказать, что я лучше, но это будет неправдой. Я совершил отвратительные поступки, о которых ты даже не знаешь. Однажды я ударил десятилетнего мальчика по голове. Сейчас я жалею обо всем этом, но мне кажется, я не мог поступить иначе, чем поступил, чтобы потом горько сожалеть. Я ужасный человек, и сознание этого владеет мной. Я это знаю. Просто ты заставила меня поверить, что я могу быть другим. Ты знаешь, что я пытался совершить самоубийство два раза. Теперь уже два с половиной. И именно это толкнуло мою сестру в воду. Это, а также то, как я поступил с тобой. Теперь я один, и можно было бы решить, что я захочу наконец-то исполнить свое намерение и лишу себя жизни. Но на этот раз Сес не спасет меня. Так что с этим покончено. Я больше этого не хочу. Это было бы слишком просто и непочтительно по отношению к Сес. Вместо этого я ухожу глубоко в себя. Я вот-вот собьюсь с пути, потеряюсь безвозвратно, но прежде чем это случится, я хочу сказать это. Прости.
С наилучшими пожеланиями