Мой друг Пеликан
Шрифт:
Фаина посмотрела ей в лицо, ничего не понимая, о какой даме речь, при чем здесь Ревенко.
Валя сказал Александре, играя голосом:
— Ну, а если бы я захотел, чтобы ты считалась моей дамой? — Карие влажноватые, наглые глаза глядели на нее обволакивающе, будто он всерьез увлекся, или изображал увлечение.
Она замедлила с ответом, зачерпнула чайной ложечкой из стакана и поднесла ко рту капельку чая.
Прямодушный Модест спросил:
— Александра, а ты, правда, помнишь, из чего все пошл'o?
— Из штангиста. Из
— Прямо вот сейчас говорить? Под дулом… банана?..
Он хохотнул и захлебнулся. И, кажется, робкое выражение появилось во взгляде.
— Ну, а чего стесняться? — Широким жестом повел, возвращаясь к привычной самоуверенности.
— Я, пожалуй, отвечу ему… Без свидетелей. Зачем хорошего человека подставлять?
— Его?
— Не знаю.
— Модеста?
— Ты хочешь спросить: «меня»? Так уж спрашивай, Боря. Чего там? ты — не робкого десятка. Нет.
— Нет, — сказал Пеликан.
— Конечно, — сказала Александра.
— Мне не мешают свидетели, — сказал Ревенко, полностью насытившийся и переставший есть; впрочем, и еды не осталось ни крошки. — А помните, как у вас штангист бутылку пива поставил в шкаф? Налил и поставил в шкаф? И звал?..
Он не мог продолжать. Модест вслед за ним покатился от смеха.
Пеликан не обратил на них внимания. Что-то отстраненное, непривычное происходило между ним и Александрой. Они почти и не говорили больше. Сидели рядом на кровати.
— Боря… Боря, — позвала Фаина, почувствовав, угадав шестым чувством приход незримого и плотного отчуждения. — Боря…
Пеликан мрачно покосился, одним глазом; все было кончено.
С двух сторон Модест и Ревенко заговорили с ней.
Утром Модест пошел проводить Фаину. Валя отправился спать.
Петров, засунув руки в карманы брюк, вывел Александру на порог дома, и здесь они расстались.
— Я завалюсь до двенадцати, — сказал Петров. — На лекцию по теормеху я приду.
— Да, он устраивает перекличку.
— Ты похожа на Люку… Саша. — Он усмехнулся, предвидя, как она передернется от последнего слова. — Саша… Вечером встретимся.
Александра, молча улыбаясь, повернулась и ушла по тропинке под сумеречным, неизъяснимо красивым небом. На темных ветвях кустов и деревьев висели капли росы.
Перед тем, как убежать на занятия, Циркович толкнул своей тяжелой ладонью Модеста и Пеликана. Тот и другой простонали, не открывая глаз.
— Говорил вам, что разбужу рано, паразиты. Если будете мешать спать!.. В другой раз — на сопромат — не разбужу. Вот увидите.
Сорокин, обнаружив пропажу
11
Приблизительно минул месяц.
В женском корпусе на втором этаже, как всегда в субботний вечер, устраивались танцы.
Пеликан явился в охотничьих сапогах с отворотами, под мышкой он держал какой-то плоский сверток. Рядом с ним была Александра, он сразу же пошел танцевать с ней медленное танго, передав свой сверток на сохранение Модесту.
Он увидел, поверх головы Александры, Джона, дальше на повороте танца Фаину, еще дальше студентку первого курса Свету, которую заметил еще в октябре и знал, что она с технологического, приехала из Саратова.
Света с первого взгляда понравилась ему по-младенчески нежно-розовой и необыкновенно тонкою кожей лица, колдовскою силой влекло к ней прикоснуться кончиками губ. Эта неодолимая привлекательность разбудила в нем нечто похожее на влюбленность шестилетнего мальчугана, не замечающего ничего кроме какой-нибудь ленточки или цветного помпона на берете избранницы.
Александра была посвящена и в эту его тайну. И потому что ею был сделан выбор или, правильней сказать, ее выбрали — для любви к этому Бог знает как одетому, плохо дающемуся в руки, непредсказуемому путешественнику по жизни, она понимала, что единственно разумное — смириться и терпеть, не подавая ни малейшего намека, и тени намека, на ревность или недовольство.
Так много общего нашлось у них. Она, быть может, знала и видела больше и дальше него — но он так же постоянно возвращался к больной и вечной теме быстротечности жизни, неотвратимости и относительной близости ее окончания.
При том что свойства характера и внешние данные выделяли его над толпой, выталкивали в лидеры, он мог позволить себе роскошь сомневаться и грустить и биться над проклятыми вопросами.
С чисто философским самообладанием Александра терпеливо вела свою игру, приучая Пеликана к мысли, что только здесь он всякий раз и по любому случаю найдет понимание и со-чувствие.
Ничто не могло испортить ей удовольствия. Она передвигалась гибко и послушно в его объятиях, она преобразилась, она словно парила, отдаваясь ему в танце. Лицо просияло. Порой из ее груди невольно вырывалось шумное дыхание. Ее облик, порывистый и вдохновенный, не вязался с привычным представлением о ней; как будто новый, незнакомый человек подменил ее, благодаря чему они с Пеликаном сделались для всех центральной парой, на них сосредоточилось внимание.
Тут было много танцующих. Танцевали по-разному — кто-то старательно и аккуратно, другие развязно, с всевозможными фокусами. Студенты веселились шумно и разухабисто: на носу были зачеты перед зимней сессией, и осознанно или нет — по закону компенсации требовалось как бы разнуздаться до полного бездумия.