Мой дядюшка Освальд

Даль Роальд

Я тихо выскользнул из комнаты и через полчаса был уже дома, на авеню Марсо.

В ту ночь я спал хорошо. Меня разбудила госпожа Буавен, молотившая в мою дверь обоими кулаками.

– Вставайте, месье Корнелиус! – кричала она. – Немедленно спускайтесь! Там обрывают звонок и требуют вас еще до завтрака.

Я оделся и уже через две минуты был внизу. На булыжниках тротуара у парадного стояло не менее десяти человек. Выяснилось, что все они – курьеры. Они явились из британского, германского, русского, венгерского, итальянского, мексиканского и перуанского посольств. И у каждого было письмо, где говорилось одно и то же: еще пилюль. Я велел курьерам подождать на улице

и вернулся к себе в комнату. Там я написал примерно следующее послание в ответ на каждое из писем: "Достопочтенный сэр, следует принять во внимание, что производство пилюль обходится крайне дорого. Весьма сожалею, но вынужден сообщить, что каждая пилюля будет стоить одну тысячу франков".

Прежде чем кончился день, я стал богатым человеком. Один за другим возвращались посланцы из посольств и миссий. Все они имели самые точные инструкции и точно отсчитанные суммы денег.

На следующее утро я нашел для себя просторную квартиру на авеню Иена на первом этаже, с тремя большими комнатами и кухней.

Мой бизнес процветал. Десять первоначальных клиентов шепнули о потрясающей новости своим лучшим друзьям, а эти друзья – своим друзьям… Половина каждого дня уходила на изготовление пилюль.

Но самое главное – я развлекался с женщинами, сколько душе было угодно.

Однажды вечером у меня в гостях была русская дама. Так уж вышло, что она, расхаживая по комнате, увидела таблетки и, прежде чем я успел что-либо сказать, проглотила одну. Я не берусь даже описывать, что было потом…

На следующий день она явилась со всеми своими подругами и потребовала пять сотен пилюль!

Боже мой, подумал я, ну и возня поднимется сегодня ночью в парижских будуарах!

Успех был головокружительным. Мои доходы удвоились, потом они утроились, и к тому времени, когда двенадцать месяцев парижской жизни подошли к концу, в банке у меня было около двух миллионов франков, что составляло сто тысяч фунтов. Мне было почти восемнадцать лет, и я был богат. Год жизни во Франции с полной ясностью показал мне, по какому жизненному пути я хочу следовать. Я был сибаритом и хотел вести жизнь, полную роскоши и досуга. А для этого ста тысяч фунтов было недостаточно. Мне необходим был, по меньшей мере, миллион фунтов, и я чувствовал в себе уверенность, что смогу найти способ его заработать. Но у меня хватало здравого смысла, чтобы понимать, что прежде всего я должен продолжить свое образование.

Итак, летом 1913 года я перевел свои деньги в лондонский банк и вернулся в страну своих предков. А в сентябре я отправился в Кембридж, чтобы начать там учебу. Именно здесь, в Кембридже, началась вторая и финальная фаза накопления моего состояния.

Моего преподавателя химии в Кембридже звали А. Р. Уорсли – низенький человечек средних лет, с брюшком, неряшливо одетый, с серыми усами, концы которых стали охристо-желтыми от никотина, типичный университетский профессор. Он был исключительно одарен, в его лекциях никогда не было рутины, а его ум постоянно пребывал в поисках чего-то необычного. У меня с ним завязались очень приятные взаимоотношения. Иногда он приглашал меня домой выпить шерри. Он был холостяком и жил с сестрой Эммелайн, приземистой и растрепанной особой, с зеленоватым налетом на зубах.

Однажды вечером, в феврале 1919 года, я ужинал у него. Еда была очень невкусной, вино – дешевым. После ужина А. Р. Уорсли и я удалились в кабинет выпить бутылку хорошего портвейна, которую я принес ему в подарок.

Чтобы немножко оживить разговор, я рассказал о том, как проводил время в Париже, когда мне удалось заработать сто тысяч фунтов, продавая пилюли из волдырного

жука.

– Ну и лихо же у вас получилось, Корнелиус! – воскликнул А. Р. Уорсли. – Теперь вы богатый человек.

– Недостаточно, – ответил я. – Я намерен сделать миллион фунтов, прежде чем мне исполнится тридцать. – И я верю, что у вас получится, – подхватил он. Мы сидели и пили портвейн. Я с удовольствием курил маленькую гаванскую сигару.

– Ну что же, Корнелиус, – сказал наконец А. Р. Уорсли после некоторого молчания, – вы только что откровенно рассказали о себе, настала моя очередь ответить тем же.

Ровно четырнадцать лет назад, зимой 1905 года, я, случайно заметил золотую рыбку, вмерзшую в лед пруда в моем саду. Через девять дней наступила оттепель, лед растаял, и золотая рыбка поплыла как ни в чем не бывало. Это явление навело меня на размышления. Я стал думать о возможности сохранить при низких температурах бескровную, лишенную крови жизнь – я имею в виду бактерий и тому подобное. Я задал себе вопрос: а какой живой организм скорее, чем любой другой, вы захотели бы поддерживать живым в течение длительного времени? Ответ был ясен – сперматозоиды. Поэтому я начал эксперименты… со своей собственной спермой.

Последовала небольшая пауза, и я почувствовал легкое смущение: передо мной промелькнуло видение неряшливого А. Р. Уорсли в лаборатории и того, что ему пришлось делать ради своих экспериментов.

– Для науки все допустимо, – сказал он. Видно было, что ему передалась моя неловкость. – Я работал один до позднего вечера. Никто не знал, чем я занят. Первой же важной вещью, которую я открыл, было то, что требуются крайне низкие температуры порядка минус 197 градусов для поддержания сперматозоидов живыми в течение любой продолжительности времени.

– Я разработал специальные контейнеры, – продолжал профессор, – очень прочные и хитроумно сделанные вакуумные колбы. В них удавалось с помощью жидкого азота добиваться желаемого эффекта…

Я приехал домой, в моей голове уже вертелась и жужжала некая идея. Она меня сразу привлекла. По простейшей причине: она включала в себя две вещи, которые я считаю самыми занимательными в этой жизни, – обольщение и любовь. Я вскочил с кровати и начал делать заметки.

… На следующий день я разыскал Уорсли в колледже и пригласил его вечером на деловой ужин. В семь часов мы были в "Голубом кабане" на Тринити-стрит, и я сделал заказ 1 на двоих: по дюжине устриц на каждого и бутылку Кло Бужо – белого, очень редкого вина, затем по два ростбифа.

– Вы сделали великое научное открытие, – начал я, когда мы основательно подкрепились и пригубили немного вина. – Но знаете, что произойдет, если вы опубликуете результаты? Любой Том, Дик или Гарри сможет украсть ваши данные и использовать ваш метод в своих целях. И вы не в состоянии будете им помешать. На протяжении всей истории науки происходило примерно одно и то же.

– А что вы предлагаете? – спросил А. Р. Уорсли.

– Выбрать среди ныне живущих людей по-настоящему великих и знаменитых и организовать банк спермы.

Мы сделаем запас в двести пятьдесят соломинок спермы от каждого мужчины.

– Зачем?

– Вернитесь назад лет на шестьдесят, – предложил я. – Кого бы из гениев, живших в 1860 году, вы выбрали в качестве донора?

– Диккенса, – сказал А. Р. Уорсли. – И Рескина, и Марка Твена.

– Брамса, – добавил я, – и Вагнера, и Дворжака, и Чайковского. Можно уйти к началу столетия и перейти к Бальзаку, Бетховену, Наполеону, Гойе. Разве не потрясающе было бы, если в нашем банке из жидкого азота стояла бы пара сотен трубочек с живой спермой Бетховена?