Мой год с Сэлинджером

Рэйкофф Джоанна

– Завтра к концу дня подготовлю, – ответил Хью, – возможно, раньше. А зачем они ему?

– Откуда мне знать? – пожала плечами начальница. – Он любит проверять «Литтл Браун». Ему кажется, что они ошибаются. И это правда – они ошибаются. – Она вдруг заметила в своей руке догоревшую до фильтра сигарету. Когда пепел стал падать на ковер, стряхнула его в маленькую черную пепельницу, стоявшую на комоде у входа в кабинет Хью, но несколько серых хлопьев все-таки попали на ее ботинки и ковер. – Черт! – тихо выругалась она. – Просто подготовь отчеты. Неважно, зачем они ему понадобились.

– Ладно, – ответил Хью и впервые за все время разговора взглянул на меня и улыбнулся. – Слово Джерри – закон.

Офисная техника

Неделями я печатала, печатала, печатала. Я печатала так много, что мне стала сниться печатная машинка. Во сне я ударяла пальцами по клавишам, но буквы на бумаге не

появлялись, хотя машинка работала и лента была в порядке. Вместо букв на бумаге из машинки вылетали птицы; они чирикали и били крыльями. Белые пыльные мотыльки, гигантские и крошечные, вспархивали роями и расселялись по всему офису. Жужжание машинки заполняло мои дни и становилось фоном для всех разговоров, всех прочитанных текстов; когда в конце дня я выключала «Селектрик» и накрывала машинку пластиковым чехлом, воцарившаяся тишина наполняла меня необыкновенной радостью.

Джеймс разбирался в офисной технике, и его часто звали решать всевозможные технические вопросы – чинить сломавшийся факс или доставать из копировального аппарата застрявшую бумагу. Оба этих прибора появились в офисе относительно недавно; Джеймс рассказал, что еще пару лет назад связь агентства с британским филиалом осуществлялась посредством громоздкого телекса. В документах я нашла письма образца конца 1980-х, напечатанные на длинных узких рулонах бумаги для телекса прелестным старомодным крупным шрифтом, шрифтом, который ассоциировался у меня с другой эпохой – эпохой «Тонкого человека» [16] и пароходного транспорта. Наше агентство, казалось, всеми силами цеплялось за эту эпоху с ее лисьими воротниками и прочими атрибутами и продолжало цепляться до сих пор. Но современность наступала со всех сторон. Несколько лет назад один агент – теперь он был на пенсии, – убедил коллег в необходимости приобретения факсового аппарата, мол, без него никак не получится заниматься правами на экранизацию, а именно этим он и занимался. В Голливуде все общение происходило только по факсу; почта США не успевала за скоростью заключения сделок. Так рядом с кофеваркой появился факс, а телекс отправился на покой, хотя еще много лет лежал где-то в офисе на случай, если вдруг опять понадобится.

16

Серия детективных фильмов 1930-х годов по роману Дэшила Хэммета.

Копировальный аппарат тоже был относительно недавним приобретением. Еще несколько лет назад ассистенты печатали все письма в двойном экземпляре, вставляя в машинку «бумажный сэндвич», состоящий из толстой кремовой «хорошей» бумаги, тоненькой черной копирки и мягкой, дешевой желтой бумаги, на которой отпечатывалась угольная копия. Копии всех писем, даже записок, в которых просто говорилось: «Прилагаем подписанный договор», хранились неукоснительно и подшивались в папки; у каждого писателя в агентстве имелась своя такая папка. Теперь нам, ассистентам, больше не приходилось работать с копиркой, мы печатали письмо и делали копию на аппарате. Как нам повезло! Начальница, Хью, Джеймс и другие сотрудники агентства время от времени напоминали нам об этом – мол, ваше поколение избаловано современными удобствами!

Джеймс пришел в агентство шесть лет назад и состоял ассистентом у Кэролин, агента по продаже прав за границу. Кэролин работала в агентстве даже дольше моей начальницы, с 1960-х точно, а то и дольше – точно никто уже не помнил. Миниатюрная, как ребенок, она говорила тихо, с благородным южным акцентом, и красила волосы в оттенок красной ржавчины, который, судя по ее веснушчатому лицу, соответствовал ее натуральному цвету волос в молодости. Молодость ушла, хотя давно ли – было не совсем ясно; я подозревала, что Кэролин лет семьдесят, но она могла быть и старше, и моложе; миниатюрная фигурка и морщины курильщицы – как моя начальница, она курила длинные и тонкие сигареты «Мор», – не давали возможности угадать верно. После обеда Кэролин часто засыпала за столом, уткнувшись головой в подмышку, как птичка, закрывающая голову крылом; когда я впервые застала ее в этой позе, проходя мимо ее кабинета на пути в туалет, то испугалась и решила, что она, возможно, не просто уснула, а кое-что похуже. Но потом она смачно рыгнула.

Хотя Джеймс с тех пор переселился в свой чудесный, уставленный книжными стеллажами кабинет, официально он по-прежнему считался ассистентом Кэролин. Я обнаружила это однажды утром, проходя мимо его кабинета; он спокойно и быстро печатал с диктофона, и наушники на его большой львиной голове выглядели нелепо. Ему было тридцать лет – ровесник Дона; он был женат и все же работал ассистентом, несмотря на диплом университета Лиги Плюща и шесть лет работы в агентстве. И жену!

Когда я это поняла, то стала смущенно отворачиваться, увидев, как Джеймс печатает или подшивает корреспонденцию в папки, хранившиеся в больших металлических

ящичках за столами бухгалтеров. Но Джеймс, оказалось, совсем не возражал против того, чтобы печатать письма для Кэролин; он сам мне в этом признался однажды вечером в феврале, когда в офисе было темно, как в полночь, хотя часы показывали всего четыре. Начальница ушла домой по делам, связанным с людьми, которых она часто упоминала в разговоре, Дэниелом и Хелен; я так и не разобралась, кем они ей приходились и какое место занимали в ее жизни, но ясно было, что она тратила на них много времени. Она также часто уходила пораньше, чтобы навестить Дороти. Дороти была бывшим руководителем агентства, знаменитостью в литературном мире и легендарным агентом; ей исполнилось девяносто, и она недавно пережила инсульт. У нее не было ни мужа, ни детей. «Она вышла замуж за агентство», – сказал мне однажды Джеймс. А теперь агентство в лице моей начальницы, ее преемницы, заботилось о ней. Сама Дороти была преемницей основателя агентства и человека, который, собственно, и открыл Сэлинджера. Сэлинджер посылал свои рассказы в «Нью-Йоркер», пока наконец Уильям Максвелл не взял один из них – «Легкий бунт на Мэдисон-авеню» (впоследствии Сэлинджер дополнил его, и получилось «Над пропастью во ржи»). «Это есть на карточке», – взволнованно сообщил Хью. В агентстве существовала странная и очень сложная система учета произведений, как «больших» книг, так и рассказов, печатавшихся в журналах, хотя последние постепенно сходили на нет. Для этого использовали гигантские розовые картотечные карточки, именно их я обнаружила в ящике стола в первый рабочий день. На карточке значились имя редактора, читавшего произведение, дни, когда редактор справлялся о том, как идет работа, дата продажи, условия контракта и так далее. Эти карточки, видимо, изобрел основатель агентства, и изготавливали их специально для нас. Вносить информацию в карточки приходилось, естественно, ассистентам, вмещая огромное ее количество в крошечные таблички и строчки. «Хочешь узнать кое-что интересное? – с озорным блеском в глазах спросил Хью. – Найди карточку „Над пропастью во ржи“». Эту сделку, разумеется, тоже заключила Дороти. Ее кабинет когда-то находился в большом офисе с окнами во всю стену, который мы теперь использовали как переговорную. Когда Хью только пришел в агентство на должность ассистента Дороти, он сидел там вместе с ней и печатал под ее диктовку. Может, и правы были «старички»: нам, современным ассистентам, действительно повезло, ведь у нас были диктофоны и копировальные машины.

– Печать на машинке сродни медитации, – рассуждал Джеймс, закинув руки за голову и водрузив на стол ноги в мокасинах. – В жизни я слишком много думаю. И редактирую. Или решаю сложные задачи. Приятно иногда просто включить машинку, и… – он похлопал ее, как друга по плечу, – попечатать немного. Меня это расслабляет. – Джеймс выпрямился и улыбнулся. Он очень серьезно воспринимал себя и нашу работу. Его улыбка всегда заставала меня врасплох. То же самое было с Хью. – И все же какой абсурд, что в этом офисе до сих пор нет компьютеров.

– Ты так считаешь? – осторожно спросила я.

Я впервые слышала такое мнение от сотрудника агентства и боялась, что это ловушка.

– Естественно, – рассмеялся Джеймс. – А ты разве нет?

Я тоже так считала. Разумеется. И все же в тот момент я не знала, что думать. Я совсем запуталась. Я чувствовала – смутно подозревала и даже сама себе не решалась в этом признаться, – что это имеет отношение к работе и моей начальнице. Я понимала, что, чтобы стать кем-то – а мне отчаянно хотелось стать в этом агентстве своей, мне давно уже так ничего не хотелось, и я толком не знала почему, – я должна отказаться от части себя, от своих желаний и наклонностей.

Мы перевезли всего пару коробок, и тут я поняла, что не так с новой квартирой, почему она казалась такой странной: на кухне не было раковины. Как мы могли не обратить на это внимания, когда смотрели квартиру?

– Я заметил, – признался Дон. – Но какая разница, в самом деле? За пятьсот-то баксов в месяц! Посуду можно мыть в ванной.

– Мне кажется, надо попросить владельца квартиры установить раковину, – возразила я. – Жить без раковины очень неудобно.

– С какой стати владельцу устанавливать раковину? – фыркнул Дон, поражаясь моей наивности. – Найдутся жильцы, которым не нужна раковина. Раз, и найдутся. – Он щелкнул пальцами, подчеркивая, как легко они найдутся. – Можешь спросить, конечно, только сдается мне, этого не будет. И владелец нас возненавидит.

Вечером возникла более насущная проблема: мы не смогли понять, как включается отопление. В полу имелись вентиляционные отверстия, но теплый воздух из них не шел. В коридоре за дверью мы нашли термостат и включили его, но ничего не произошло.

А было холодно. Необычайно холодно для Нью-Йорка в январе. И стены нашей маленькой избушки, кажется, не имели совсем никакой термоизоляции. Я надела самую теплую пижаму, теплый свитер, навалила на кровать гору одеял, но все равно не согрелась.