Мой год с Сэлинджером

Рэйкофф Джоанна

Печально взглянув на сэндвич, плотно завернутый в белую бумагу, я зашла в ее кабинет и села на стул с прямой спинкой.

– Итак, – сказала она, расположившись на своем стуле за огромным столом, – нам надо поговорить о Джерри…

Я кивнула, хотя понятия не имела, кто такой Джерри.

– Тебе будут звонить всякие и спрашивать его адрес и телефон. Будут спрашивать, как с ним связаться. Или со мной. – Начальница рассмеялась, будто сама мысль об этом казалась ей абсурдной. – Будут названивать репортеры. Студенты. Аспиранты. – Она подчеркнула это слово и закатила глаза. – Они станут говорить, что хотят взять у него интервью или вручить приз, почетную степень и Бог знает что еще. Продюсеры тоже будут звонить по поводу прав на экранизацию. И все попытаются тебя

обойти. Станут убеждать, манипулировать. Но ты ни за что… ни за что и никогда… – Тут женщина прищурилась и склонилась над столом, как карикатурный гангстер, а в ее голосе зазвучала угроза: – Ты ни за что и никогда… ни при каких условиях… не должна выдавать его адрес и телефон. Ничего никому не говори. Не отвечай на вопросы. Просто постарайся как можно быстрее отделаться от них. Ясно?

Я кивнула:

– Я поняла.

Хотя на самом деле ничего не поняла, так как не знала, о каком Джерри идет речь. На дворе был 1996 год, и первое, что пришло на ум, – это Джерри Сайнфелд [10] , но Джерри Сайнфелд вряд ли был клиентом литературного агентства, хотя мало ли…

– Хорошо. – Начальница откинулась на спинку стула. – Хорошо, что ты поняла. Теперь иди. А я посмотрю корреспонденцию. – И она указала на аккуратную стопку писем, что я напечатала за утро.

10

Американский комик.

Глядя на них, я, как ни странно, ощутила гордость за себя. Они были такие красивые – пухлая стопочка желтой бумаги, сплошь покрытой чернильно-черными строчками.

Я вышла из кабинета, разглаживая юбку, и взгляд мой упал на книжный стеллаж справа от двери, он стоял прямо напротив моего стола с печатной машинкой. Весь день я смотрела на этот стеллаж, смотрела, да не видела, так как слишком увлеклась печатанием. На полках стояли книги, подобранные по цветам – горчичный, бордовый, цвет морской волны, – с надписями на корешках крупными черными буквами. Эти книги я видела много раз – они стояли в книжном шкафу дома у моих родителей, в кабинете английского в школе, во всех книжных магазинах и библиотеках, где мне довелось побывать, и, разумеется, я часто видела их в руках у друзей. Сама я никогда их не читала, сначала просто потому, что так вышло, а потом осознанно. Эти книги стали такой обязательной приметой любой современной книжной полки, что я их почти не замечала: «Над пропастью во ржи», «Фрэнни и Зуи», «Девять рассказов».

Сэлинджер. Агентство представляло Сэлинджера.

Я вернулась за стол, и только тогда до меня дошло.

Так вот что за Джерри!

Дон жил в Бруклине, в большой задрипанной квартире на пересечении двух больших задрипанных улиц – Гранд и Юнион – в Вильямсбурге. Спален в квартире было три: маленькая, с выходом в гостиную, ее оккупировал сам Дон; большая, проходная, там жила соседка Дона Ли, которая, собственно, и являлась нашим субподрядчиком; и центральная, дверь в которую всегда была закрыта крепко-накрепко, как в триллерах Дафны дю Морье или древнегреческих мифах. Поначалу я решила, что там живет третий жилец – в Нью-Йорке комнаты так просто не запирали: слишком дорого стоила жилплощадь, – но однажды вечером поздней осенью я обнаружила дверь открытой и увидела, что комната завалена кипой одежды… нет, даже не кипой, а целой горой Эверест. Одежда вся была мятая, скомканная, перекрученная, завязанная в узлы, и с трудом можно было различить отдельные предметы: майку, юбку, свитер. Судя по цветам и принтам, одежда была старая, из 1940-х и 1950-х, и я спросила Дона, была ли она здесь изначально. Может, он нашел ее в сундуке на чердаке и она принадлежала давно умершему жильцу?

– Это шмотки Ли, – ответил Дон и закатил глаза. – Ей сил не хватает убирать одежду в шкаф, поэтому она просто бросает ее на пол. Иногда ее пробивает, и она решает разобрать вещи и отнести их в химчистку. Обычно ее хватает на час; потом она бросает это дело. – И он рассмеялся, покачав головой.

Наша соседка Ли была высокой и худой – такой худой, что вены проступали под бледной кожей, как топографическая карта. Светлые

волосы падали на плечи немытыми клоками. В каком бы часу я ни приходила, она всегда выглядела как будто только что проснувшейся и сонно входила в гостиную в помятом шелковом кимоно или выцветшей мужской пижаме. Большие голубые глаза казались еще больше за толстыми стеклами очков в такой страшно старомодной оправе, что она уже перешла в категорию суперстильных. Ли редко выходила из квартиры, только за сигаретами и молоком, и делала это, накинув поверх пижамы старое мужское пальто. Как она платила за все эти блага – в карманах ее пижам, пальто и старых кошельках всегда валялись скомканные банкноты – оставалось для меня загадкой, так как явных источников дохода у нее не было. Дон говорил, что она была богачкой, реальной богачкой, но отцу надоело содержать дочурку незадолго до того, как я появилась на пороге ее квартиры в октябре. «Он велел ей найти работу», – пояснил Дон, смеясь, хотя мне это показалось не смешным, а грустным, а Ли напоминала героинь Эдит Уортон, просто не созданных для жизни в постиндустриальную эпоху.

Ли так и не нашла работу, хотя периодически я видела, как она обводила объявления в «Войс». В последнее время она питалась только кофе, черным и густым; она варила его из дешевого молотого эспрессо в старой капельной кофеварке. К этой основе рациона добавлялись сигареты и изредка макароны с сыром для микроволновки самой дешевой марки.

– Если задуматься, это идеальная пища, – объясняла Ли. – В ней есть и белок, и углеводы, – она загибала пальцы, перечисляя эти полезные составляющие, – а если добавить пакет замороженного шпината, получится полноценный обед.

Высокое происхождение Ли выдавали ее рекомендации. Так, она знала, где выпить настоящего абсента, сделать идеальную стрижку и зашить кашемировый свитер. Хотя все это было ей уже не по карману, она знала пароли и явки. Сама Ли пила дешевое вино, которое обычно покупал кто-то другой, например, я, носила поношенные свитера и не стриглась навскидку лет десять.

В середине декабря, как раз накануне моего собеседования в агентстве, у меня заболело колено – старая травма, давшая о себе знать из-за долгой ходьбы пешком. Мне было так плохо, что я едва могла передвигаться, и врач выписал мне обезболивающее. Я выпила одну таблетку, колену лучше не стало, зато у меня заболел живот и помутился рассудок, я не могла ни читать, ни думать, только спать, я словно впала в кому, где меня преследовали мрачные, страшные кошмары: за мной неустанно гналось безымянное безликое зло. Я проснулась с пересохшим горлом и не смогла пошевелиться, не смогла даже сесть на кровати. Стала звать Дона, но пришла Ли.

– Что с тобой? – спросила она и положила мне на лоб ледяную белую руку.

– Обезболивающее приняла, – хрипло ответила я. – Ужасная штука.

Тут на моих глазах выражение лица Ли сменилось с дружеского беспокойства на расчетливый интерес.

– Какое обезболивающее? – спокойно спросила она.

– Пузырек там, – махнула я рукой.

– Викодин, – благоговейно произнесла Ли, взяв пузырек и зажав его в ладони. – Так я и знала. – Она замолчала и встряхнула янтарный пузырек. Тот задребезжал, как погремушка. – Если не будешь больше принимать, можно я их себе возьму?

Мое сердце, которое и так билось часто, забилось еще сильнее. Зачем ей таблетки, которые выписал мне ортопед от боли в колене? Что она будет с ними делать?

– Мм… я, пожалуй, их оставлю, – ответила я. – Вдруг еще понадобятся?

– А можно одну? – спросила Ли умоляющим тоном, напугавшим меня не на шутку.

– Может быть, – уклончиво ответила я, – мне надо подумать.

Ли неохотно поставила пузырек и обиженно вышла.

– Мне они могут понадобиться! – крикнула я вслед.

Через несколько часов меня разбудил звук бьющегося стекла; через секунду послышались крики. Я вышла в коридор; порыв ледяного ветра вмиг развеял мой наркотический ступор. Ли сидела в своей спальне под разбитым окном и смотрела на руку, залитую кровью; из руки торчали осколки стекла.

– О господи! – выпалила я; меня затошнило.

Я переводила взгляд с лица Ли на руку и на окно, поеживаясь на холодном ветру.

– Что случилось? – потрясенно спросила я.

Я никак не могла понять, как такое могло произойти.