Мой год с Сэлинджером
Шрифт:
– Я включу духовку и открою дверцу, – предложил Дон.
– А это безопасно? – спросила я. – А если огонь погаснет? Мы не отравимся газом?
Дон пожал плечами:
– Ничего не случится. Квартира хорошо продувается. Тут хорошая вентиляция даже с закрытыми окнами.
– Ладно, – нервно согласилась я.
Наутро мы проснулись живыми в теплой квартире: она была такая маленькая, что духовка отлично ее прогревала. Но, придя на работу, я первым делом позвонила агенту по недвижимости, и тот пообещал позвонить хозяйке. Ее звали Кристина. «Весьма колоритный персонаж», – добавил он.
Вечером я пришла домой и застала Дона за беседой с приземистой тетенькой,
– Драсьте, – сказала она с сильным польским акцентом. – Вы, значит, жена. А я Кристина. Рада знакомству. Хорошо, что вы у меня поселились, такие молодые, такие умные, образованные, работящие ребята. Уже познакомились с парнем из квартиры снизу?
– Мм… нет, – сказала я, снимая пальто.
Духовка по-прежнему горела, и в квартире было тепло. Дон что, оставил ее включенной на весь день? Пока нас не было дома?
– Он мексиканец. Неплохой парень, но пьет. Мексиканцы, знаете ли, работящие, но пьющие. Поляки – те совсем не любят работать, но все равно пьют. Наверху у меня живет поляк, но он нормальный. Старый. – Кристина прищурилась, и ее челюсть выдвинулась, а лицо исказила гримаса отвращения. – Парень, что жил в этой квартире до вас… он ее уничтожил. Оставил дыры в стенах. – Она выпятила губы, ее брыли обвисли, и она с отвращением покачала головой. А потом вдруг повернулась к Дону – тот сидел за письменным столом, в круглых очках в проволочной оправе, в клетчатой рубашке и джинсах, моих, между прочим, мы с ним носили один размер, – и спросила: – Вы еврей?
Это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
– Я? – с улыбкой ответил Дон. – Нет. Не еврей.
– Ну, конечно же, еврей! – воскликнула Кристина и всплеснула голыми руками. – Вы себя в зеркало видели? – Она повернулась ко мне с заговорщической улыбкой: – Он думает, что я не люблю евреев, потому что я полячка. Но это неправда. Я люблю евреев. Евреи – отличные жильцы. Платят вовремя, тихие, книжки читают. – И женщина указала на письменный стол: тот действительно был завален умными книжками. – Лучшие жильцы – евреи.
Она повернулась ко мне и улыбнулась, будто бы и я была хозяйкой дешевого пансиона и знала, какие жильцы лучшие. Я улыбнулась в ответ.
– Он же еврей, да? – спросила хозяйка меня.
– Она еврейка, – ответил Дон, рассмеявшись, и показал на меня.
«О боже, – подумала я. – Он это серьезно?»
– Она? – Кристина задумчиво сморщила нос. – Ну нет. Взгляни на нее. Такая хорошенькая. – И она сурово взглянула на Дона: – Вы смеетесь надо мной. Прекратите.
– Мм… вообще-то, мы хотели спросить, как тут включается отопление, – встряла я, пока этот разговор не зашел слишком далеко. – Мы видели термостат в коридоре, включили его, но теплее не стало.
Кристина горячо затрясла головой:
– Он остался с тех времен, когда дом не был поделен на квартиры. Теперь он не работает. Мы его отключили.
– А… прекрасно, – ответила я. Я по-прежнему стояла у двери, не зная, стоит ли садиться. – И как включить отопление?
Кристина снова затрясла своим платиновым осиным гнездом на голове, причем пуще прежнего:
– Отопление? Зачем вам отопление? Квартира маленькая. Здесь же тепло. Даже жарко. – Она обвела рукой свои круглые телеса. – Посмотрите, что на мне надето. И мне жарко. Здесь нет отопления, да вам оно и не нужно.
Дон начал нервно посмеиваться:
– Жарко, потому что мы включили духовку. Мы не нашли, как включается отопление, включили духовку и
Глазки Кристины превратились в щелочки на мясистом лице. Она скрестила руки на груди и вздохнула, неприветливо поджав губы. Кажется, мы перестали быть ее друзьями и лучшими жильцами.
– Я узнаю, как оно включается. Но зачем оно вам? – Кристина широко улыбнулась. – Есть же духовка. Вот и включайте ее. Это ж все равно что обогреватель. – Она взяла красную нейлоновую кофту с белыми полосками на рукавах от спортивного костюма, надела и застегнула на молнию до подбородка. – Еврейка, значит? – Она еще раз посмотрела на меня и улыбнулась: – За дурочку меня держите.
С тех пор как Сэлинджер попросил составить отчет по роялти, он не звонил больше ни разу, и мы так и не узнали, зачем ему понадобился отчет. Джеймс и Хью списали это на очередную его странность. Зато начали звонить самому Сэлинджеру, как и предупреждала моя начальница.
Некоторые из звонивших были пожилыми людьми, ровесниками самого Сэлинджера, и, наверно, просто не знали, каких масштабов достигла его самоизоляция от мира. В их представлении он все еще был страждущим молодым писателем с обложки «Тайм», будущим мэтром американской литературы. Эти звонившие чувствовали с Сэлинджером близкое родство, ибо они тоже сражались во Второй мировой или росли в Верхнем Ист-Сайде в 1930-е. Часто у них имелось к нему личное дело: так, этим людям казалось, что прототипом героя одного из его рассказов стал их двоюродный брат, или их двоюродный брат служил с Сэлинджером в тренировочном лагере перед отправкой на фронт, или они жили на соседней улице в Вестпорте в 1950-е. Теперь, с пришествием старческого слабоумия, они хотели связаться с этим человеком, чьи произведения так много значили для них в юности. Или перечитали «Над пропастью во ржи» и лишь теперь поняли, что в этом произведении Сэлинджер описал пережитое им самим во время войны. Или открыли «Рыбку-бананку» и разрыдались, узнав себя, ведь у них тоже возникали суицидальные мысли после Арденнской операции. Никто не должен был видеть то, что видели они.
Безобидными были и редакторы школьных учебников и антологий, бесхитростно просившие разрешения включить «Тедди» в подборку рассказов о браке и разводе или отрывок из «Над пропастью во ржи» в новое издание «Нортонской антологии американской литературы».
– Можно же разрешить включить кусок из «Пропасти» в Нортонскую антологию? – крикнула я Хью.
– Конечно, нет! – завопил тот. – Нельзя! Ты же не ответила, что можно? – Он аж раскраснелся от негодования.
– Нет, конечно, нет, – ответила я. – Но разве не стоит спросить у него самого, может, он хочет, чтобы отрывок попал в антологию?
Как-никак, то была не какая-нибудь антология, а Нортонская. Программный учебник всех американских университетов.
– Нет, – Хью покачал головой и закусил верхнюю губу. – Никаких антологий. Никаких отрывков. Хотят читать Сэлинджера? Пусть покупают книги.
Последнюю категорию звонивших я называла просто чокнутыми. Эта группа была хоть и не самой многочисленной, но отнимала больше всего моего времени. Иногда с первой секунды становилось ясно, что у звонившего не все дома, и тогда я старалась быстро закончить разговор и бросала трубку с приятным тихим дребезжанием. Но, бывало, я отвечала и завязывала беседу вроде бы с нормальным человеком, говорившим вежливо: «О да, здравствуйте! Большое спасибо, что ответили!» Например, один звонивший представился деканом государственного колледжа из южного Нью-Джерси.