Мой личный доктор
Шрифт:
Боль становится почти незаметной. Вода её снимает. Услышав слово «перелом» я в ужасе дёргаюсь. Оборачиваюсь. Хочу видеть его лицо. Он в своём уме?! У меня уже есть один перелом, куда мне второй? Это же обе руки будут в гипсе, как я тогда в туалет ходить буду?!
Палец всё ещё под водой, дёрнуться толком нельзя, настолько Ткаченко крепко меня держит. Но, учитывая тот факт, что я в его горячих объятиях и наши лица очень-очень близко друг к другу, ситуация просто патовая. Он настоящий, сильный, красивый мужик и пахнет как мужик… И вообще, он всегда меня спасёт, оказывая первую медицинскую помощь, поэтому, откуда
— Нужно держать палец без движения... Я привяжу ваш пальчик к соседнему пальчику, — хрипит.
Начинаю плавиться! Таять. Тупеть. Тормозить. Всё же у него очень мощная аура.
— Боль может быть очень сильной. Где ваш знаменитый ибуфен?
— Не знаю, в сумке где-то валяется, — отвечаю ему заторможенным шёпотом, уставившись на идеальные мужские губы.
Это же надо, везде природа постаралась.
И он смотрит то мне в глаза, то на губы. И переходит на ещё более вкрадчивый хриплый брутальный шепот:
— Нужно поехать в ближайший травмпункт и сделать рентгеновский снимок. Вдруг всё же перелом?
— Какой опять снимок? — отвечаю я пьяным голосом одурманенной страстью безмозглой самки. — Я с вами умру от лучевой болезни, доктор Ткаченко. Десятый снимок за последний месяц.
— Не умрёте, — ещё ближе, практически в губы, — я вас спасу, считайте, что я ваш личный доктор.
И когда его губы уже практически касаются моих... Когда я чувствую его невероятно притягательное горячее дыхание... Когда почти ощущаю вкус, едва ли не отираясь о жёсткую щетину...
...в мужской туалет врывается Майка.
— Что здесь происходит?!
Глава 9
Я вообще не понимаю, почему мы должны оправдываться? Кошмар какой-то. Майя ведёт себя как ревнивая жена. Ещё руки так на пояс поставила многозначительно, будто застукала нас с Ткаченко друг на друге и ждёт объяснений.
— Ульяна Сергеевна прищемила палец, и я ей помогаю справиться с болью.
— Вот значит как? Очень интересно. — Страсть постепенно сходит на нет, недовольно кошусь на доктора. — Константин Леонидович этот самый палец мне и прищемил, а теперь помогает. Сам ломаю, сам чиню! — Окончательно выныриваю я из его эротического плена.
Меня раздражает боль и ситуация в целом.
— Извините, пожалуйста, Ульяна Сергеевна, я совершенно случайно, — улыбается мне доктор, находясь в десяти сантиметрах от моего лица и продолжая водные процедуры. Голос полон сарказма.
В этом мы с Ткаченко похожи.
Он по-прежнему рядом. Тело радо, оно доктора любит, а вот я — не очень. Отклеившись от него, перевожу взгляд на Майку. Судя по её трагическому лицу, все проклятия исполнятся в самое ближайшее время, и теперь вместо мужчины в моей постели навсегда поселится ингалятор.
— Я дочь Бориса Михайловича, Майя, — гордо заявляет подруга, идёт, что называется, ва-банк, а потом сгребает свои волосы и зачем-то накидывает себе на лицо, изображая чёлку.
— Кажется, начинаю припоминать. — Отпускает меня Ткаченко.
Медленно выпрямляется и смотрит на неё, как будто на него нападает прозрение.
—
— Худее, да, и блондинкой с густой чёлкой.
— И постоянно ходила в джинсовой мини-юбке.
Ого, какие подробности.
— Мы с тобой... — аккуратно начинает Ткаченко.
— Да. У папы в кабинете! — Почти что прыгает Майка, радуясь, что он её всё-таки вспомнил.
— Ты совсем ещё молоденькая была, точно, — смеётся доктор, и Майка рдеет словно маков цвет.
Ну слава богу. Хеппи-энд. Можно уходить отсюда. Как могу неуклюже выключаю воду и, стряхнув с пальцев капли, собираюсь покинуть помещение.
Но не тут-то было. Внезапное появление бывшей любовницы никак не меняет стратегии поведения доктора Зло.
Ткаченко действует молниеносно. Как Человек-паук, умеющий раскидывать липкие сети, он бросает в меня свой полупрозрачный паучий белок, обогащённый глицином, аланином и серином… И хватает мою частично здоровую конечность за запястье. Тянет к себе, приказывая принять положение стоя. Возле него! Наши взгляды опять спотыкаются друг о друга.
Печалюсь. Сама не знаю почему. Я -то думала Майка сочиняет. А выходит-таки, было у них. Фу, фу и ещё раз фу. Значит, и Костя, скорей всего, его сын. Делаю попытку вырваться.
— Зря мы тогда всё это затеяли, неудобно получилось. Твой отец чуть не застукал нас. Извини, что сразу не узнал. Ты изменилась.
Не знаю, как Борису Михайловичу было тогда, но мне сейчас очень неловко. Между ними происходит обмен взглядами. Чувствую себя лишней. Очень надеюсь, что Майя не додумается сию минуту громогласно объявить ему о том, что у них есть общий ребёнок.
Я бы вообще предпочла в этом не участвовать.
Подруга про сына пока молчит, зато начинает рассказывать о том, что с ней произошло за эти годы. Я делаю ещё одну попытку слинять с прямого эфира передачи «Жди меня». Но Константин держит крепко, умудряясь слушать её и делать замечания мне:
— Успокойтесь, Ульяна Сергеевна, я ещё не привязал ваш палец к пальцу.
Майка вещает, Ткаченко кивает, больше делая вид, чем слушая.
Раскрасневшуюся, запыхавшуюся Майку не узнать. А ведь мы давно знакомы. Она столько раз помогала мне, защищала перед начальством, последние деньги одалживала, лечила от гриппа, приезжала в больницу навестить после операции по удалению кисты на яичнике. Майя всегда была рядом, в беде не бросала, переживала за меня, поддерживала, могла указать и на ошибки, если я поступала неправильно. Но эту часть её сущности я ещё не видела.
Что на неё нашло с этим Ткаченко?! Она как будто не она вовсе.
— Я сама привяжу палец к пальцу. Это несложно. Необязательно заканчивать для этого мединститут!
— У вас не получится. У вас одна рука в гипсе, а другая болит, — переругиваемся мы с Ткаченко.
— В зале полно докторов.
— Травматологов вряд ли.
— Да вы бабнитолог, а не травматолог, — не сдержавшись, хотя это не моё дело, конечно. — Шагу не можете ступить, чтобы в бывшую не вляпаться! — Пытаюсь вывернуться и обрести долгожданную свободу. А Ткаченко только смеётся. Если бы не гипс на второй руке, я бы смогла отодрать его щупальце от своего запястья, но в этом положении я могу лишь тянуть, а у него настолько сильные и жилистые руки, что у меня уже кровь не поступает в ладонь.