Мой маг с высокой башни
Шрифт:
— Конечно, Вил. О чем?
— О… Ты понимаешь? Об этом.
Выражение на лице Эйны стало холодным, а глаза сузились. Вилис испугался, что наставница его прогонит.
— Ладно, — сказала она, и мальчик выдохнул. — Зайди ко мне, когда Тидел отправится спать.
Наставница ушла. Вилис повернул тяжелый ключ в замке кладовой, а затем прижался лбом к дереву двери. Отступать было поздно…
Он застал Эйну за штопаньем тиделовой куртки. На столе стояла зажженная свеча, огонек которой освещал руки наставницы.
Вилис
— Закрой дверь, — велела Эйна, не поднимая головы. — И говори.
— Ага…
Он ожидал холодного приема, но все равно стало обидно. Вилис сел напротив наставницы, не отрывавшей взгляда от шитья. Лицо у Эйны было отстраненным и казалось чужим.
— Наставница…
— Не трясись, говори уже. Я тебя не съем, ты же знаешь.
Мальчик шмыгнул носом, чтобы набраться смелости.
— Расскажи мне про свои травы. Насколько они лучше обычных?
Иголка в руках Эйны остановилась. Потом наставница подняла на Вила удивленный взгляд.
— Твои травы ведь необычные? — еще раз спросил он.
— С чего этот вопрос? — поинтересовалась Эйна подозрительно.
— Да так…
До книги алаазийца Вилис не задумывался, насколько странным это считалось среди колдунов. Искра жизни растений не должна была лечить людей. Совсем.
— Ты ведь не любишь, — мальчик перешел на шепот, — это дело? Но пользуешься?
Эйна серьезно посмотрела на Вилиса, отложила шитье и опустила руки на колени. Куртка осталась лежать на столе бесформенным комом, который отбрасывал тень на лицо Эйны.
— Хорошо, Вил. Спрашивай, — произнесла она с тяжелым вздохом.
— Как это получается, наставница?
— Вилис, ты не видишь разницу между срезанием травинок и убийством живых существ?
Он почувствовал раздражение, которое постарался скрыть. Во время последней встречи с алаазийцем они долго обсуждали несправедливое отношение к колдунам.
— Колдовство есть колдовство. Думать иначе лицемерно.
Эйна фыркнула. Вряд ли наставница ожидала такого ответа — Вил был рад озадачить ее, пусть это и были слова алаазийца.
— Знаешь, ты прав.
— Прав?
— Для мира разницы нет. Разница существует только в твоей голове. Для тебя лично.
Эйна потянулась и постучала пальцем по лбу Вила. Увернуться он, как обычно, не сумел.
— Только она и имеет значение… Ладно! Ты ведь не отстанешь… Всякий колдун должен с самого начала решить, что и при каких обстоятельствах он готов делать, потому что потом будет поздно проводить границы. Он не сможет отказаться от полученных возможностей. Колдовство будет затягивать все дальше и дальше, размывая пределы дозволенного, пока он окончательно не потеряет себя… Травы — моя граница, пересечь которую я соберусь только ради спасения чьей-нибудь жизни.
Эйна замолчала. Теперь Вилис с трудом удержался, чтобы не рассказать ей про алаазийца, но мальчик сделал этого. Во
— Пожалуйста, наставница. Ты обещала, что расскажешь мне однажды о своем прошлом… Пожалуйста.
Она прикрыла глаза. Сейчас Эйна не выглядела нищей травницей, которая тряслась перед магами и их слугами. Вилис даже задержал дыхание, боясь спугнуть наваждение.
— Хорошо, Вил, — вздохнула она. — Садись рядом. Это займет время.
Мальчик приблизился, и наставница погладила его по голове. Вилис решил не сопротивляться, когда ее пальцы принялись разбирать его волосы на пряди.
— Я понимаю, почему ты так стремишься к этой силе. Ты хочешь почувствовать себя значимым.
— Это плохо? — спросил он.
— Да. Колдун однажды — всегда колдун. Поверь, я пыталась, но так и не смогла отказаться от этой силы. Я увязла уже накрепко, но для тебя еще ничего не потеряно.
— Как пыталась? — заинтересовался Вил. — Почему?
Ему казалось, что сейчас Эйна снова замолчит, но сегодня наставница была необыкновенно откровенной.
— После одного случая… Понимаешь, Вил, я ведь хотела делать добрые дела, хотела помогать людям… Совсем как кое-кто еще, да? — Эйна грустно улыбнулась, а потом вздохнула. — Наверное, все с этого начинали… Мне повезло остановиться, хотя однажды я и зашла слишком далеко.
— Чем у нас пахнет? Скорее подавайте на стол! Я готов наброситься на еду!
Низкий голос отца всегда звучал с неуловимой и необъяснимой теплотой. Хассмель смеялся редко, но мне постоянно казалось, что он собирается вот-вот разразиться хохотом.
Мой отец был крупным мужчиной с медвежьим ростом и могучими руками. Его голову покрывала шапочка жестких волос, постепенно переходившая в бороду светло-русого цвета. Густая растительность скрывала морщины, а нередкие седые волоски терялись в неаккуратной шевелюре, из-за чего Хассмель казался человеком без возраста. Ассолонь взяла меня в ученицы, когда мне только-только исполнилось десять, и с тех пор прошло без малого восемь лет. За это время отец почти не изменился, чего нельзя было сказать про меня.
— Папа, — сказала я, встав, чтобы разогреть ужин. — Мы заждались.
Сегодня его приветливый тон звучал фальшиво. Хорошо, что Клейта, постоянно погруженная в собственные переживания, почти не обращала внимания на происходящее вокруг.
— Я задержался. Уж извините.
Отец несколько раз топнул ногам, стряхивая снег с сапог. Его совсем не заботило скорое появление лужи за порогом дома.
— Зачем положен коврик? — забранилась Клейта. — У нас не хлев!
Я отошла к печи, не желая участвовать в ссоре. Отец принял меня в своем доме, но я чувствовала себе тут посторонней.