Мой муж Джон
Шрифт:
Единственный из близких родственников, с кем Джон общался без малейшего удовольствия, был его родной отец Альф. Из газет мы узнали, что он работает мойщиком посуды в отеле «Грейхаунд», на южной окраине Лондона. Он не интересовался поп — музыкой и, похоже, не знал, что его сын знаменит, пока его коллега не показал ему фотографию Джона в газете и не спросил, является ли он его родственником.
Когда Альф понял, что его сын, от которого он ушел двадцать лет назад, теперь стал миллионером, он тут же захотел возобновить с ним отношения. Однажды, когда Джона дома не было, он появился в Кенвуде. Я открыла дверь и увидела перед собой маленького человечка, с редкими седыми волосами и зарождающейся лысиной на макушке. Выглядел он неряшливым оборванцем, но лицом пугающе походил на Джона.
Как только
Мы с Альфом еще какое — то время пытались поддерживать довольно неуклюжую светскую беседу, пока он вдруг не заметил, что его волосы в полном беспорядке и что ему надо бы постричься. Может быть, он сказал это, видя, насколько его затрапезный облик контрастирует с обстановкой дома, не знаю. Однако я всегда любила стричь (пока мы с мамой жили вдвоем, я регулярно делала ей прически), поэтому у меня руки зачесались от желания взять ножницы и подровнять его шевелюру. Он с удовольствием согласился расстаться со своими длинными патлами, и я сделала все, чтобы придать ему более презентабельный вид. Два часа спустя Джона все еще не было, и Альф решил, что, пожалуй, пойдет.
Джона визит отца совсем не обрадовал. Он сказал, что Альф уже как — то появлялся у него в гримерке, несколько недель назад, когда снимали фильм Help!. Его привел какой — то репортер, в надежде, что ему посчастливится стать свидетелем воссоединения сына с давно пропавшим отцом. Джон тогда обрушился на репортера и сказал отцу, чтобы он шел домой. Меня удивило, что Джон ничего не рассказал мне о том случае, но я знала, что все, что связано с отцом, было для него особой темой.
Тогда Джон отложил проблему в сторону и предпочел не ворошить старое до лучших времен. Но через несколько месяцев он стал встречаться с отцом, и они, если так можно сказать, подружились, хотя Джон продолжал относиться к нему неоднозначно. Джон предполагал, что, возможно, Альфу в первую очередь нужны его деньги. Но это был его отец. Скорее всего, где — то в глубине его души до сих пор теплилась надежда вновь обрести отца. «Он нормальный мужик, Син. Только немного чокнутый, как и я, — сказал он мне однажды. — Теперь я знаю, откуда это во мне». Джону было очень важно узнавать в себе черты отца, видеть, откуда он происходит.
На Рождество 1965 года мы услышали, что Альф записал сорокапятку, подписанную: «Фред Леннон». Фамилия, понятное дело, была броской, однако песня, That's My Life, оказалась ужасной. Джона взбесило, что отец пытается прокатиться с ветерком на успехе собственного сына, и он попросил Брайана сделать все, чтобы прекратить это. То ли Брайан действительно что — то сделал, то ли нет, но в хитпараде этот сингл так и не появился, а вскоре и вовсе пропал без вести.
После этого случая Альф выкинул еще один фортель: в один прекрасный день он появился на публике с молоденькой подружкой, которая годилась ему во внучки. Студентке Полин было девятнадцать, ему — пятьдесят шесть. Они клялись, что влюблены друг в друга, и, несмотря на отчаянные протесты со стороны матери девушки, намеревались расписаться. Альф спросил, можем ли мы дать Полин какую — нибудь работу, и мы предложили ей сортировать письма от поклонников и выполнять кое — какие секретарские обязанности. Полин жила у нас в доме несколько месяцев, и это был сущий кошмар. Она постоянно плакала и ругалась со своей мамой по поводу Альфа. Спала она в мансарде, и когда ей звонила мать, до нас полночи доносились сверху вопли и рыдания. В конце концов им с Альфом надоело уговаривать родителей, и они сбежали вдвоем в Шотландию, в Гретна — Грин [27] , где и прожили еще десяток лет, вплоть до его смерти. У них родились два сына, которых мы ни разу не видели.
27
Gretna Green — деревушка на юге Шотландии, куда с середины XVIII века убегали пары, которым по тем или иным причинам не удавалось зарегистрировать брак в Англии. Законы здесь были гораздо менее суровыми и, в разное время, позволяли расписываться даже с двенадцати- и четырнадцатилетними невестами без согласия их родителей.
Самой большой переменой в нашей тогдашней жизни, самым серьезным и, пожалуй, единственным фактором, приведшим к нашему разрыву, стал растущий интерес Джона к наркотикам. Вся четверка уже пару лет курила марихуану, когда нас познакомили с ЛСД. Против первого я не возражала: многие музыканты курили «травку». После нее Джон становился расслабленным, смешливым, каким — то отстраненным, но скоро это проходило, без каких — либо болезненных последствий. С ЛСД все обстояло иначе. Это случилось на ужине, куда мы отправились вместе с Джорджем, Патти и еще одной парой: хозяин дома потихоньку добавил наркотик в наши бокалы. Никогда не прощу ему, что он сделал это без нашего ведома, хотя наверняка не имел дурных намерений. Многие в то время именно таким образом знакомились с ЛСД и подсаживались на этот наркотик.
После ужина мы почувствовали себя как — то странно. Перед глазами все плыло, и поначалу я подумала, что у меня пищевое отравление. Мы ничего не понимали, пока хозяин дома, покатываясь со смеху, не просветил нас относительно того, что с нами на самом деле происходило. Мы были так напуганы, что тут же бросились прочь, желая как можно быстрее добраться домой. Джордж на своем новеньком «мини — купере» собрался доставить нас, но мы находились в центре Лондона, в часе езды от дома, а, он не очень — то соображал, в каком мы полушарии.
Одному богу известно, как, после немыслимых кругов по городу, мы оказались дома у Патти и Джорджа. Мы с Джоном так и не смогли добраться до Кенвуда, поэтому всю оставшуюся часть ночи просидели в креслах, наблюдая замысловатые движения стен и таинственные разговоры растений, перемещения людей, больше похожих на кровожадных вампиров, — и все это в каком — то застывшем, остановившемся времени.
Ощущение было по — настоящему ужасным: я сознавала, что не могу контролировать происходящее и не знаю, что меня ждет впереди.
На следующее утро мы с Джоном с трудом доползли до дома и улеглись в постель, чтобы наверстать бессонные часы. Я отнеслась к этому эпизоду как к дурацкому событию, которое нужно поскорее забыть, и дала себе слово, что больше никогда не буду принимать наркотики. Джон же был настроен совсем по — другому. Несмотря на шок и страх, он ощутил притягательную силу ЛСД. Ему как раз понравились эта бесконтрольность и странные видения. То, что было концом для меня, для него стало началом. Он решил попробовать еще раз.
В течение следующих нескольких месяцев Джон принимал ЛСД регулярно. Он был жаден до новых впечатлений и никогда не боялся экспериментировать. Джорджу тоже понравилось, и он не раз повторял опыт, впрочем, как и Пол с Ринго. Но Джон, в отличие от них, воспринимал наркотик как новый поворот в своей жизни; он погрузился в них с головой, убедив себя, что это путь к просветлению, новым творческим высотам и счастью.
Когда Джон «улетал», мне казалось, что я живу с чужим человеком. Он был полностью отрешен от происходящего, витал в других мирах и не мог даже четко выражать свои мысли. Мне было ненавистно это его состояние и то, что наркотик отдалял его от меня. Я не хотела присоединяться к Джону, и он находил себе тех, кто хотел. Спустя несколько недель после первого раза Джон уже принимал ЛСД ежедневно, чем беспокоил меня все больше и больше. Когда он находился под кайфом, до него было не достучаться. Когда воздействие препарата заканчивалось, он опять становился нормальным человеком, пока не принимал его вновь.