Мой плохой босс
Шрифт:
— Простите, Госпожа.
Говорить это трудно, приходится зажмуриться, чтобы все-таки это озвучить. Но не сказать — не получается.
Не сказать значит— проигнорировать её — Госпожу.
Мне эта мысль совершенно не нравится.
Тому мне, что проснулся, как только Ирина вышла из ванной.
А тот я, что остался за порогом этой комнаты…
Впрочем, сейчас он меня не волнует.
Ирина молчит. И уже даже этим с успехом заменяет свой ремень. Каждая секунда этой тишины —
— Я порвала с ним, потому что дала тебе вчера слово, — в голосе Ирины слышится острое раздражение — и кожу на моей шее от этого будто иглами колет, — помимо этого и перед Пэйном у меня были свои обязательства, которым я обязана следовать. Ты думаешь, что мое слово ничего не значит? Как твое?
— Нет, — под глазами плывут цветные круги. Желудок сводит от чувства вины. Я оскорбил её? Звучит она именно так. Что мне сделать, чтобы это исправить?
Этот выпад на самом деле глубже, он напоминает мне о моей выходке на корпоративе. Но, если честно, я не уверен, что смогу это исправить хоть как-то. Вопрос лишь в том, что происходит с нами вопреки этой выходке.
Но, твою же мать, Ирина. Что ты делаешь? Как ты это делаешь? Можешь ли ты прекратить? Если можешь, то…
Не надо…
Это полнейшая шизофрения — то, что со мной творится. И кайф. Какой-то непонятный кайф, когда никаких мыслей не остается, лишь только одна — как привести в равновесие эти весы? Как сделать эту тишину между нами менее кипящей?
Она…
Она отказалась от Зарецкого. От своего космического, от того, кто готов ради неё сдохнуть и убить, и все потому, что вчера дала мне слово.
Самое обидное в этой ситуации — я ничего не могу сделать. Не могу сделать ничего из того, что хочется. А хочется мне дохрена всего, и больше половины тех хотелок — довольно извращенские. Но…
Я в углу.
Это оказывается внезапно испытанием, и не только потому, что удерживать локти разведенными в стороны долгий промежуток времени не просто.
Это внезапно сложно — вот так повиноваться да еще и осознавать — да, меня наказали.
Наказали! Меня!! И довольно унизительно наказали, снова выломав руки моей самооценке.
Хотя… Ведь нельзя же сказать, что я не заслуживал…
И да, она ведь нарочно со мной вот так бесцеремонно — и я будто заново переживаю тот момент, когда она в первый раз швырнула меня на колени в ресторане. Тот, такой унизительный момент для меня как для босса и мужчины, но … Именно от него в моей крови сейчас начинает просыпаться возбуждение.
Бляха…
Вот оно — откровение сегодняшнего дня. Мне нравится стоять в углу. На коленях!
Раз госпоже так угодно меня наказать…
— Ты можешь встать, Верещагин, —
Плохо.
Очень плохо!
Я ни на что не рассчитывал сейчас, я ехал только разобраться с Зарецким, потому что это было совершенно невыносимо — знать, что эти двое тут могут… Он может быть для Ирины… Вместо меня.
Да, я помню, я отказался. Я даже решил, что не позволю себе стать этой её подстилкой у её ног…
Но…
В конце концов — никто не узнает. Не это ли мне говорила Ирина, еще когда мы с ней были на работе.
И какой я был кретин, что тогда отказался от того, на что сейчас уже согласен.
Недолго я выдержал.
Суток не прошло.
— Ты меня не слышал? — каждый звук её голоса, будто осколок, скользящий вдоль по моей спине и прочерчивающий еще одну кровавую дорожку.
Вот только реальная боль лучше. У неё настоящий вкус.
— Я вас слышал, Госпожа, — хрипло откликаюсь я.
— Тогда вставай. И проваливай. — Игнорировать прямой приказ в моем состоянии довольно сложно. Повиноваться выходит инстинктивно — я не успеваю даже особенно взбунтоваться против её приказов, ноги уже подняли меня с колен и сделали шаг к двери.
Дверную ручку я стискиваю так, будто намерен отломать её и прихватить в качестве сувенира из Тресса.
Смотрю на Ирину. На эту изящную стервочку, что сидит в своем кресле, закинув ногу на ногу и глядя не на меня. Мимо.
Почему-то это и возмущает меня сильнее всего. Разве её внимание не должно быть сейчас моим?
Она так расстроена уходом своего проклятого Пэйна? Его она не игнорировала. На него она смотрела так, будто он — десерт на ее тарелке. Тоже, наверное, думает, что я не смогу его заменить.
А как смочь, если она не дает мне и шанса? Если все что у меня есть — моя интуиция и наглость.
— Верещагин, сколько тебе нужно времени, чтобы открыть одну дверь? — язвительно кривит губы Ирина, все-таки цепляясь за меня взглядом на мгновение. — Или без халдеев ты на этот подвиг не способен?
— Ты ведь не собираешься меня останавливать, так?
Она аж фыркает от этой фразы.
— Я не из тех девочек, что будут за тобой бегать, Верещагин, — Ирина смотрит на меня насмешливо, даже уничижительно, — я вообще не из тех девочек, что бегают за мудаками.
— Ты из тех, за кем мудаки ползают на коленях?
Я ощущаю себя цепляющимся за соломинку. Но, если бы она не хотела разговаривать — она бы не разговаривала.
— В точку, — Ирина скрещивает руки на груди, — уходи, Антон, не трать мое время.